Годы эмиграции

Переворот в Омске был не первым военным переворотом справа при более или менее открытой поддержке Союзных {10} представителей. Аналогичное произошло немногим раньше, 4 сентября 1918 года, в Архангельске. При содействии английского генерала Пуля, капитан 2-го ранга Чаплин арестовал членов "Временного Управления Северной Области", возглавленного Н. В. Чайковским, и во главе правительства фактически вскоре оказался генерал Миллер, позднее похищенный в Париже советскими агентами с помощью ген. Скоблина и др. И в Крыму демократическое правительство С. С. Крыма, сметенное в первых числах апреля 1918 года большевиками, заменил сначала ген. Деникин, а потом ген. Врангель, свергнутый большевиками уже "всерьез и надолго".

И очутившись в Париже поздней весной 1919 года, я был далеко не единственный и не первый из членов Учредительного Собрания эсеров, туда попавших. Со всех концов России прибыли и прибывали другие, оказавшиеся у себя на родине "не у дел", под угрозой ареста или того хуже. Среди прибывших были и непосредственные жертвы омского и архангельского переворотов: Авксентьев, Зензинов, Аргунов, Роговский, А. И. Гуковский и др. Как и меня, никто не звал их в Париж и никто их туда не делегировал. Это было инстинктивное, почти стихийное притяжение не столько "светоча мира", сколько центра, в котором решались международная политика, судьбы мира и, тем самым, России.

Несмотря на испытанные за время революции разочарования (о них частично рассказано в первой книге воспоминаний), я - и не только я - продолжал думать что стоит "просветить" руководящие круги западной демократии, недостаточно осведомленной или заблуждающейся относительно происходившего в России, и многое из упущенного можно будет наверстать, - во всяком случае удастся предотвратить дальнейший скат Запада в нежелательную сторону. Формула американского президента Вильсона - "создать во всем мире условия безопасности для демократии" - представлялась мне не привлекательным и благим лишь пожеланием, а и жизненной, необходимой и осуществимой программой внешней и внутренней политики.

Париж 1919 года превратился в новый Вавилон и Мекку, стал одновременно торжищем и капищем. Вера, надежды, расчеты всего мира сосредоточились на парижской Конференции мира, которая с 18 января, стала юридически оформлять территориальные, финансовые, политические, национальные и прочие итоги четырехлетней мировой войны. Конференция, ее работа, конфликты, раздоры, судьбы, господствовали и над умами и судьбами съехавшихся в Париж представителей великих и малых держав, званых и незваных, участвовавших в войне и не участвовавших, движимых стремлением к общему и лучшему переустройству международных отношений, но озабоченных прежде всего удовлетворением своих эгоцентрических вожделений: расширением собственных владений, умалением мощи соседей или, наоборот, признанием за другими претендентами определенных прав и т. п. Одних делегатов, истцов и ответчиков, причем истцы по одним вопросам выступали иногда ответчиками по другим и обратно, - насчитывалось больше тысячи.

{11} Их сопровождали всевозможные специалисты, эксперты и техники в огромном числе. Конференция привлекла и аспирантов, не допущенных к участию в ней, но жизненно заинтересованных в том, чтобы Конференция хотя бы выслушала их претензии и пожелания. Это были прежде всего представители вновь возникших в результате войны государств, некоторых колоний и территорий, правовое положение коих менялось в силу понесенного Германией поражения.

К нашему прискорбию в аналогичном, если не худшем, положении оказалась неожиданно и недавняя союзница держав-победительниц - Россия.

Начальная, организационно самая трудная, стадия по выработке того, что получило название Версальского договора и мира, к концу мая была уже пройдена. По намеченному плану работали 26 комиссий по специальным вопросам, в том числе по вопросу об организации Лиги Наций. После бесконечных споров и препирательств, доходивших почти до ссоры Клемансо с Ллойд Джорджем и до угрозы Вильсона вернуться в Америку, всё же плохо ли хорошо ли договорились об условиях мира с Германией, и на Конференцию были допущены и германские делегаты. Проникавшие во вне вести о происходившем на Конференции держали в напряжении весь мир. Особенно были взволнованы, конечно, Париж и русские люди: парижане-старожилы и вновь приехавшие, естественно, принимали очень близко к уму и сердцу всё творившееся на Конференции и вокруг нее.