Годы и войны

Проехав город, я, чтобы не опоздать, поспешил к развилке шоссе в семистах метрах восточное городской окраины. Не доехав туда метров полтораста, я увидел подъезжавший «виллис» и услыхал один выстрел со стороны противника. Как только «виллис» командующего очутился на развилке, раздался единственный разрыв снаряда. Но он был роковым.

Еще не рассеялись дым и пыль после разрыва, как я уже был около остановившейся машины. В ней сидело пять человек: командующий фронтом, его адъютант, шофер и два солдата. Генерал сидел рядом с шофером, он склонился к стеклу и несколько раз повторил: «Ранен смертельно, умираю».

Я знал, что в трех километрах находится медсанбат. Через пять минут генерала смотрели врачи. Он был еще жив и, когда приходил в себя, повторял: «Умираю, умираю». Рана от осколка в груди была действительно смертельной. Вскоре он скончался. Его тело увезли в деревню Хаинрикау. Никто из четверых не был ранен, не была повреждена и машина.

Из штаба 41-го корпуса я донес о случившейся беде в штаб фронта и в Москву. В тот же день к нам прибыл член Военного совета фронта, а на другой день приехали представители следственных властей. Потом тело генерала Черняховского увезли.

О гибели командующего были извещены войска. Мы призывали беспощадно отомстить врагу за нашу большую утрату. Это была действительно тяжкая утрата для Красной Армии — Черняховский был молод, талантлив и мог еще много дать нашим Вооруженным Силам.

После гибели генерала Черняховского объединенное командование 3-м Белорусским и 1-м Прибалтийским фронтами возложено было на начальника Генерального штаба Маршала Советского Союза А. М. Василевского, который в то время находился в войсках этого направления. В Москве Василевский бывал только тогда, когда подготовлялись большие операции, а остальное время проводил в войсках, помогая командующим.

Александра Михайловича Василевского я видел на Волге осенью 1942 года. Он произвел на меня впечатление выдающегося по способностям генерала и в то же время человека исключительно скромного и обаятельного.

Сразу же после назначения он прибыл в нашу армию, поздоровался со всеми присутствующими на КП и, обращаясь к ним, сказал:

— Вашего командующего я знаю по Сталинграду, он шел темной ночью вне города, пешком, я подвез его на своей машине.

Когда в комнате остались Коннов, Ивашечкин и я, он предложил мне доложить обстановку, численность дивизий, обеспеченность питанием, боеприпасами и коротко сказать о командирах корпусов.

Я ответил, что упорство противника возрастает, что из-за нелетной погоды сведения наши о нем очень ограниченны; единственным источником являются пленные, которые после перемешивания частей в ходе отступления сами не много знают. Дивизии наши, мягко говоря, далеко не полны: они насчитывают в среднем по 3300 едоков, но не более 300 человек боевого состава. Однако настроение боевое, наступательное. Питание хорошее, продовольствие берем на месте. Но подвоз боеприпасов затруднен из-за удаленности фронтовых складов, а одним трофейным оружием удовлетворить потребности нельзя. Командиры корпусов боевые, опытные и инициативные генералы, вполне соответствующие своему назначению; то же могу сказать и о командирах дивизий.

Маршал, выразив удовлетворение моим докладом и задав несколько вопросов, сказал: «Вам будет передан от соседа 124-й стрелковый корпус со своей полосой» — и убыл в другую армию.

Наступление наше было медленным: упорство противника возрастало по мере того, как он терял надежду на победу или хотя бы на такой мир, который позволил бы сохранить фашизм и германский милитаризм. Солдаты, которые чувствовали себя лишь невольными участниками войны, дезертировали, но на фронте было много таких, которые чувствовали себя военными преступниками и боялись расплаты за свои преступления. Фронт сжимался, и противник мог уплотнять оборонительные участки своих понесших потери частей. Погода по-прежнему была нелетная, мы не могли использовать наблюдение с воздуха, а местность была плоская, покрытая перелесками, населенными пунктами и хуторами. Чтобы хоть что-нибудь видеть в глубине обороны противника, мы при каждом трехкилометровом продвижении строили вышки вровень с высокими деревьями, но и с них было видно не много, мешали туманы. На эти вышки, удаленные на один-полтора километра от противника, часто поднимался Василевский, надеясь хоть что-нибудь рассмотреть. Он не раз присутствовал на наших предварительных проигрываниях наступления.

Чтобы не ослабло в той обстановке моральное состояние войск, мы проводили непрерывно агитационно-пропагандистскую работу, в которой участвовали все командиры.

Из лесов к нам выходили поодиночке и группами советские женщины, угнанные на работы из Ленинградской, Псковской, Новгородской, Минской, Смоленской областей, из Белоруссии и с Украины. Я не могу описать их радости при встрече с нашими войсками. Они мечтали об одном: скорее возвратиться в родные края, хотя эти местности дочиста были ограблены и сожжены гитлеровцами.