Годы исканий в Азии

Полученные нашим Заунгузским отрядом Туркменской экспедиции Академии наук две полуторатонки Горьковского автомобильного завода прошли уже в этом году около 6 тысяч километров по Устюртскому плато, в районе Туаркырских каменноугольных месторождений, близ восточного берега Карабогазского залива, сослужив службу двум другим отрядам нашей же экспедиции.

Перед отправкой в третий маршрут мы тщательно готовились в путь, учитывая, что меридиональное пересечение каракумских песков от Теджена до Хивы будет наиболее трудным, а может, и непроходимым для автомобилей.

Поэтому для страховки вместе с автомобилями отправлялся и караван верблюдов. Предусматривая случайные с остановки, мы взяли лишний запас воды, бензина, продовольствия.

В общих чертах был известен рельеф местности первой половины пути до обрыва Унгуз. Здесь вначале ожидались грядовые пески с заключёнными между ними большими такырами. Километров через 200 к северу от Теджена эта форма пустынного рельефа должна была уступить сплошным мелкогрядовым и бугристым пескам. Крутизна и высота гряд были неизвестны, как неизвестно было, насколько закреплены пески растительностью и, следовательно, насколько проходимы.

Предполагалось, что мы будем работать в июле — сентябре. Но начало работ было перенесено на осень, учитывалось отсутствие воды по маршруту в жаркие месяцы. Мы рассчитывали также на помощь осенних холодов и на то, что воздух станет более влажным. Осенью пески делаются плотнее, и автомашина сравнительно легко преодолевает их. Как показал опыт, расчёт этот был совершенно правилен. Так, на одном из переходов от колодца до колодца верблюды не пили воды семь суток, при этом ни один из них в пути не отказался от работы. В жаркое каракумское лето такой срок без водопоя оказался бы гибельным для всего каравана, а может быть, и для отряда.

Трудности, встретившиеся при организации верблюжьего каравана, задержали выход отряда в пустыню ещё почти на месяц. 15 октября 1934 года наш отряд вышел из Теджена б северном направлении.

На расстоянии 80 километров от железной дороги кончалась обжитая полоса. Мы прощались с друзьями-колхозниками, пили зелёный чай. Голопузые, чёрные туркменские ребятишки суетились у автомашин. Для туркмен отдалённых, граничащих с пустыней аулов пребывание большой шумной экспедиции с машинами было целым событием.

В колхозе был взят проводник Мамед Мурад-ага, полностью оправдавший данные ему рекомендации. Рано утром, когда весь лагерь, кроме дежурного, ещё спал, Мурад-ага шёл осматривать путь, старую караванную дорогу, наполовину занесённую песком. Тропа местами совершенно исчезала.

Вначале Мамеду было очень трудно приноровиться к машинам. Привыкший к однообразному и точному, как часы, ходу верблюжьего каравана проводник то преуменьшал, то преувеличивал расстояния. Проходимость автомобиля была ему неизвестна. В первые дни маршрута машины шли по верблюжьим тропам, изредка делая небольшие объезды.

Вскоре Мурад-ага, в прошлом пастух и батрак, понял достоинства и недостатки машины, вместе со всеми переживал, когда грузовик, весь дрожа и беспомощно вертя задними колёсами, всё больше и больше уходил в мелкий песок. Когда же машина с разгона легко брала крутой бархан, Мамед Мурад, широко улыбаясь, пел модную тогда песню, которую он узнал от шофёров:

У самовара я и моя Маша,
вприкуску чай пить будем до утра.

Слова «самовар» и «чай» ему были давно известны, он считал их исконно туркменскими. Остальное всё было непонятно. Старик упорно учился русскому языку, и в итоге, когда в январе экспедиция окончила работу, в успехе ему было нельзя отказать. Деятельный и энергичный, он успевал проследить дорогу, испечь в золе большую, во весь костёр, лепёшку, помочь грузиться. Вечером он принимал участие в установке инструментов, время от времени задавал вопросы и просил объяснить назначение инструментов, их устройство, работу.

Гордясь своим положением, Мамед Мурад неизменно сидел в головной машине, руками указывая направление, точно дирижируя большим оркестром. Слова здесь были излишни: и без слов всё было понятно и шофёру и проводнику.

В дни следования с караваном верблюдов Мамед Мурад, заложив руки за спину, шёл впереди, внимательно изучая местность и тропу. Дорога была старая, давно никто не проходил по ней, следы отсутствовали. Только кости животных и редкие дорожные знаки — оюки, сложенные из ветвей саксаула, говорили о том, что здесь когда-то было оживлённое движение.

Не прошло и недели совместной экспедиционной жизни, как авторитет Мамеда Мурада был признан всем коллективом отряда, участники которого успели полюбить трудолюбивого и активного проводника, всегда простого и приветливого человека. Не случайно к нему обращались, только называя Мурад-ага. Эта приставка «ага» — «старший, почтенный, уважаемый» — вполне соответствовала его положению в экспедиции.

Три дня подряд машины выходили в путь позже каравана, перегоняли его и засветло преодолевали дневной переход в 30—40 километров.