Годы испытаний. Книга 1

- Вот вы, товарищ полковой комиссар, спрашиваете у нас, как мы решились на такой преступный шаг. А выспросили бы, есть ли среди нас обиженные при распределении?

Зал единодушно ответил:

- Нет, нет!…

- И все же это противозаконно, - не уступал полковой комиссар.

- А вы покажите нам закон, где говорилось бы, что нам с детьми полагается ютиться в сырых комнатах…

Из зала донеслись голоса:

- Судить за такое надо…

Представитель округа с тревогой глядел на разбушевавшихся женщин. Он чувствовал теперь - их не переубедить. Хотелось одного: поскорее остаться одному и разобраться во всем как следует. Он встал, поднял руку. Голоса немного стихли.

- Я доложу командованию в округе ваше мнение, товарищи женщины. Там разберутся… Может быть, у вас еще имеются какие-нибудь пожелания? Говорите, а мы доложим командующему.

Марина Саввишна, продолжавшая стоять на трибуне, строго глянула ему в глаза, удивленно повела плечами:

- Какие же могут быть пожелания? Желание у всех одно: чтобы более чутко, по-партийному относились к людям. И в этой связи, товарищи, разрешите мне рассказать вам об одном случае. Он произошел еще в моей молодости, но запомнился на всю жизнь.

…Была я еще тогда совсем девчушкой. Отца у меня не было… Жила в деревне с матерью. Голодали очень. Вот и взяла меня к себе в Москву двоюродная сестра матери, бездетная учительница. Она тогда киоскером в Кремле работала и меня пристроила, ну, вроде как помощницей. Киоск наш располагался в вестибюле центрального входа Большого Кремлевского дворца. В то время там заседал, кажется, одиннадцатый съезд партии. Тетка моя пошла получать книги, а меня вместо себя оставила. Гляжу я и своим глазам не верю: Владимир Ильич вошел в центральный вход, оглядел всех лучистым, прищуренным взглядом, раскланялся с делегатами и стал торопливо подниматься по лестнице наверх.

Потом, видно, вспомнил о чем-то, вернулся к киоску. У меня душа в пятки. Была я тогда нерасторопная, робкая, не то что сейчас. Подошел Ленин и так приветливо кивнул головой: «Здравствуйте, товарищ. Разрешите мне одну книжицу у вас взять?» У меня язык как кто пришил, едва выдавила: «Берите». В киоск наш тогда только что привезли собрание сочинений Ленина, и мы его делегатам съезда выдавали бесплатно. Взял Владимир Ильич из комплекта книгу, наклонил набок голову, быстро перелистал и говорит: «Я с вашего разрешения, товарищ, возьму этот том». И, поглядев улыбающимися глазами, добавил: «Не беспокойтесь, пожалуйста, я верну…» И ушел. А я стою и никак не могу в себя прийти. От тети я не раз слышала об Ильиче. Она говорила мне, что он очень общительный, добрый человек, любит говорить с простыми людьми… Но я его представляла почему-то суровым и окруженным охраной. А он совсем другой… Закончили мы торговлю, закрываем киоск. Я помогаю тете складывать книги, слышу - из Георгиевского зала донесся шум. Заседание окончилось. Владимир Ильич спускается по лестнице. Рядом с ним Надежда Константиновна Крупская. Он бережно держит ее под руку. И вдруг, гляжу, оставил жену и идет к киоску. В руке у него книга, что у меня давеча взял. «Вот, пожалуйста, спасибо, товарищ». И кладет книгу на прилавок. Тут тетя моя говорит: «Да что вы, Владимир Ильич! Зачем вернули? Ведь это же для вас, делегатов, книги». А он взглянул на нее и ответил:

«Зачем же из-за одной книги весь комплект нарушать?… Спасибо, у меня есть…» Ушел он, а мы стоим, друг на друга смотрим: и удивительно нам, и какое-то хорошее чувство охватывает от одной мысли, что он говорил с нами.

И, помолчав немного, Марина Саввишна добавила:

- Ведь какими огромными государственными и партийными делами занимался человек. До мелочей ли ему таких: книжку взял, обещал вернуть. Да еще книжка-то собственного сочинения. А он глубоко уважал каждого простого человека, не бросал своих обещаний на ветер… - На лбу Марины Саввишны залегли две глубокие поперечные морщинки, лицо стало требовательным. - Думаю, что все, кто имеет честь находиться в партии и знает истинное назначение коммуниста, должны так же, по-ленински, быть чуткими к простым людям.

Она еще что-то продолжала говорить, но голос ее потонул в громе аплодисментов. Они, будто горный обвал, гремели, нарастая из глубины полутемного зала.

И представитель округа пришел к выводу, что женщины были правы, хотя сам факт стихийного расквартирования является чрезвычайным происшествием. Но проверка подтвердила, что обиженных при расселении не было.

Одна Канашова оставалась в претензии, что ей, как творческому работнику, выделили одну лишь комнату. И она настаивала, чтобы ей разрешили сменить ее в крайнем случае на московскую или ленинградскую, равноценную. Разбирая ее обвинение командования дивизии и политотдела в «нечуткости», комиссия посоветовала Русачеву признать, что он вспылил и выгнал ее, на что ему указали как на проявление грубости.

2