- Мой адъютант разыщет виновников. Мы их накажем…
Старый русский генерал смотрел отчужденно. Он повернулся и, сутулясь, вышел.
Мильдер разгневался. И когда двери захлопнулись, стал быстро ходить по комнате.
«Нет, нам нельзя разговаривать с этими русскими свиньями человеческим языком. Они еще чувствуют силу на своей земле, которую нам не удалось пока сломить окончательно. Не следует терять ни минуты. Время работает на нас… Как бы нам ни было трудно, мы должны до зимы захватить Москву. Вот тогда этот старый дурак, выживший из ума, и многие тысячи ему подобных заговорят другим языком». Зазвонил телефон. Докладывал Кранцбюллер:
- Господин генерал, полк Нельте готов к маршу. Полк Баблера заправляет последние машины. Какие будут приказания?
Мильдер бросил взгляд на часы.
- Выступать через тридцать минут и ни на одну минуту позже. В авангарде идет полк Баблера. Ознакомить командиров полков с приказом на марш и дать мне карту с новым маршрутом… С какими партизанами? С двумя девушками? Нет необходимости терять время на допросы. Мне все ясно. За участие в поджоге бензозаправщиков прикажите их повесить.
…На другой день в местной газете, редактируемой предателем Царьковым, появилась статья, в которой описывалось редкое великодушие и гуманизм немецкого генерала Мильдера. Он даровал жизнь двум молодым женщинам-партизанкам, участвовавшим в налете и поджоге бензозаправщиков. Факт этот подтвердил и старый русский генерал, который был очевидцем, присутствующим на допросе, о чем сообщали в своем интервью газетчики.
А еще днем позже появилось сообщение мелким убористым петитом о том, что немецкий солдат, случайно застреливший правнука старого русского генерала, отдан под суд.
3
В тот день, когда Самойлову посчастливилось обнаружить «бензиновый клад», улететь не удалось. Поляна, которую летчик хотел использовать как взлетную площадку, покрытая первым снегом, быстро раскисла от выглянувшего солнца и покрылась лужами. Решено было ждать до утра: возможно, подморозит. От непрерывной боли и наступивших холодов Ляна за несколько дней ранения извелась до неузнаваемости. У нее запали щеки и появилась синева под глазами, а губы сочились кровью оттого, что она их кусала, стараясь ослабить боль от ранения. К тому же рана постоянно кровоточила и гноилась. И Наташа, глядя на мучения подруги и сознавая свою беспомощность, не находила себе места. Она проснулась чуть свет и разбудила Самойлова.
- Вставай, вставай поскорее, подморозило. - Она говорила это таким веселым голосом, что можно было подумать: лететь предстояло всем вместе.
Самойлов неторопливо осмотрел «У-2», который они называли с горькой усмешкой «последней надеждой». Эту тягостную минуту разлуки особенно переживал Самойлов, стараясь не глядеть на Наташу. Он чувствовал себя перед ней чем-то виноватым и, будь она летчиком, не задумываясь, уступил бы ей место, а сам остался, хотя ни по каким правам делать этого было нельзя и как человеку, ответственному за самолет, и как командиру, выполнявшему задание командования.
Ляна не могла себя сдержать и плакала, прощаясь с Наташей. Обвив руками шею подруги, она долго целовала ее и не хотела отпускать.
- Как же ты, Наташенька, останешься одна?
- Ничего, ничего, Ляна… Завтра Василий прилетит за мной, и опять будем вместе. Ты не плачь. Тебе нельзя так волноваться…
У Самойлова заныло сердце.
- А может, полетишь с нами? Как-нибудь долетим. Привяжем тебя покрепче…
- Нет, буду ждать,- сказала Наташа.
- Да вот погодка не больно надежная. Пойдет снег, - почесал Самойлов затылок, - опять будем загорать. Да и грохнуться можно запросто.
Наташа Канашова держалась на редкость мужественно, крепилась, и только дрожь в руках выдала ее волнение при прощании.
Самолет, будто большая стрекоза, разучившаяся летать, долго жужжал и кружил по поляне, наконец оторвался и скрылся за лесом. Его тарахтящий гул становился все глуше, глуше и вскоре совсем пропал. Наташа почувствовала, как у нее в ушах звенит лесная тишина, и только теперь она ощутила всю горечь одиночества и заплакала навзрыд. Наплакавшись вволю, она пошла к оврагу с норами, обдумывая, как ей быть дальше.