Годы, как птицы… Записки спортивного репортера

– Петр Григорьевич большой шутник, – отреагировал Алябьев, когда я передал ему слова героя Римской Олимпиады, – но отсутствием выносливости действительно пока не страдаю. В начальной школе я учился по системе 5 плюс 5. Это не об отметках. Школа была в другой деревне, Макарцево, 5 кэмэ туда, столько же, естественно, обратно, а с пятого класса – еще дальше, вдвое, наверное. Летом куда ни шло – не спешишь, любуешься природой, слушаешь птичье пение и щебетанье. А зимой – рассветает поздно, холодюка. Лыжи самоделки к валенкам прикрутишь, ушанку поглубже на лоб натянешь – и вперед, осваивать целину, никто тебе траком лыжню не прокладывает. Если метели нет – еще ничего, а как завьюжит, сугробы выше моего роста наметет – пиши пропало, в темнотище заблудиться на раз.

– «Ни огня, ни черной хаты. Глушь и снег. Навстречу мне только версты полосаты попадаются одне», – романс «Зимняя дорога» на пушкинские строки, значит, про вас?

– Почему про меня? Сколько нас таких, ребят из глубинки, по такой зимней дороге выкарабкалось в люди. А романсом мы, Алябьевы, гордимся, наш же однофамилец написал, кто знает, может, даже дальний родственник в каком-нибудь десятом поколении, надо бы изучить родословную, да все недосуг, руки не доходят. Козловского послушаешь, как он его исполняет – за душу берет, сразу родные места вспоминаю.

– Наверное, без той лыжни – и побед биатлонных ваших не было бы, а колокольчик однозвучный словно призывом заняться этим видом гремел?

Алябьев не отвечает, только пожимает плечами: может, и так.

На самом деле все могло случиться иначе – и совсем по другой причине. Нередко ведь судьба играет человеком. А она злодейка – был такой момент – едва не увела будущего двукратного олимпийского чемпиона далеко в сторону от биатлонных трасс. Потому как на него при призыве в армию «завели дело» совсем по другой спортивной специальности.

– После окончания педучилища в Вологде, – поясняет Алябьев, – я учителем физкультуры в райцентре Верховажье работал. Это все там же, по ломоносовскому тракту. Сразу шесть секций вел – от гимнастики и борьбы до – при моем-то росте, метр с кепкой – волейбола и баскетбола. В школе тысяча ребят. Приходил засветло, возвращался ближе к ночи. И самостоятельно тренировался – бокс, лыжи, разряды выполнил. С Раей Сметаниной, она за Коми выступала, познакомился на каких-то наших педучилищных соревнованиях. Знать бы тогда, что в Лейк-Плэсиде мы оба чемпионами станем…

Естественно, оба эти вида Алябьев обозначил в своем призывном листке. Их, молодых и необученных, собрали со всего Севера в Пушкине. В ожидании кого куда, Анатолий вдруг услышал, как его вызывают в спортзал. «Ну, вологодский, показывай, что умеешь, – предложил незнакомый офицер, подставляя ладони. – О, ничего, резко бьешь. В общем, служи нормально, а как закончишь с курсом молодого бойца, походатайствуем, чтобы тебя на тренировки отпускали».

– Так я попал в группу многократного чемпиона СССР по боксу Геннадия Какошкина, он порасторопнее своих коллег оказался, – Анатолий Николаевич вдруг принимает привычную стойку, вытягивая вперед правую руку. – В питерском клубе почти в одно время с нами, тренировались гимнастки из детской школы. Какошкин нам: смотрите, крохи, а как работают! Одна девчонка особенно выделялась – Лена Шушунова, будущая абсолютная олимпийская чемпионка. Мои дела тоже неплохо продвигались, может, и я на ринге достиг бы каких-то высот, но выцарапали меня все-таки из лап Какошкина тренеры по биатлону, убедили всерьез им заняться. Мне думалось, поздновато – 21 год, они считали, что в самый раз.

… «Какая еще сборная? Вы приглядитесь внимательнее – он же идет как каракатица, в раскорячку», – добавив в свой мягкий интеллигентный тембр металла, убеждал коллег Вадим Мелихов, один из ее руководителей.

– Толя, не горюй, пусть так думают, никаких перемен, продолжаем работать, – отрубил Валентин Пшеницын, украсив свой пассаж в сторону тренерского совета несколькими типичными для такой ситуации русскими выражениями. Через несколько лет, на зимней Олимпиаде в Лейк-Плэсиде, их припомнят с восхищением – ну и прозорлив же Пшеницын. «Каракатица» дважды первой «доползет» до золотого финиша – после индивидуальной гонки биатлонистов на 20 км и эстафеты. А для Алябьева, чей стиль иным специалистам казался далеким от совершенства, это морское чудище станет талисманом на всю жизнь.

– Когда с двадцаткой все окончательно прояснилось, – вспоминает Алябьев, – ребята от радости кучу-малу устроили. Поздравляют, целуют, словно девицу. Мелихов, я заметил, в стороне стоял, ему, видимо, неловко было. Я подошел:

– Да будет, Вадим Иванович, мало ли что случается. Может, и к лучшему, что не среагировали на меня сразу, заставили вместе с Пшеницыным еще больше трудиться.

И мы обнялись. Моя техника в привычные каноны действительно не вписывалась, потому и не брали в сборную до двадцати семи, хотя вроде бы повыигрывал за эти шесть лет немало.