Годы нашей жизни

Машина экспедиции часто застревала, приходилось укладывать дорогу травами, камышом. Колеса телеги увязали по самые ступицы. Лошади едва тащили десять — двенадцать пудов. Каждые несколько километров стоили людям больших усилий, но экспедиция продвигалась.

Весь гербариум флоры сыпучих песков помещался у Крайнова на нескольких листах: ракитники, пырей да шелюга.

Рассматривая дикие корни всех растений, живущих на сыпучих песках, почвовед думал о воде. И что бы он ни делал — брал пробу грунта, измерял температуру, вместе с гидрологом добирался до грунтовых вод, смотрел почвенный разрез, записывал минувший день в дневник, — мысль о воде занимала его. Даже во сне как-то раз он увидел стенку почвенного разреза песков, и, точно на карте мультипликата, уровень грунтовых вод все поднимался и поднимался, достигая корней растений. Культурное растение до воды не добирается. «Пока не добирается», — думал он. И эту мысль тоже записал. Слово «пока» он в дневнике подчеркнул.

Экспедиция проводила разведку, изыскания. Она должна была дать полевые материалы. План и проект освоения песков еще были делом будущего. Но в пути и на привале, где-нибудь между двух холмов высотою с дом разведчики говорили об алешковских песках так, словно уже своими глазами видели, как здесь зазеленеет лес, зацветут абрикосы в садах и появятся первые гроздья на виноградной лозе.

«Красива мечта, — часто думал Иван Максимович, — и реальна. Не может быть сомнений — эти земли будут пересозданы. Но каковы пути? Лес и вода. Как дать воду? Обводнить… Поднять грунтовые воды? Заставить их напоить растения? Грунтовые воды сравнительно далеко. Поднять их уровень? Кто это может сделать? Опять-таки вода».

Экспедиция, обойдя в алешковской арене тысячи гектаров диких песков, уже приближалась к супескам. Картина пустыни менялась. Часто попадались полузадернелые, даже поросшие редкой растительностью места. Кучугуры казались не такими высокими, а зной не таким мучительным.

И вот, работая у нового шурфа, Иван Максимович вдруг заметил вдалеке какую-то точку. Она росла, скоро обрисовались очертания человеческой фигуры.

Уже не раз в экспедициях Крайнову случалось встречать пытливых краеведов из местных жителей, присоединявшихся к разведчикам, изыскателям. Но подходивший не был похож на любителя-краеведа. Это был молодой человек лет двадцати пяти в военной гимнастерке. В руке он держал сумку, какие носят связисты. По тому, как он ступал, легко ставя ноги, по всей его походке Крайнов сразу определил, что человек привычен ходить по пескам.

— Вы что, заблудились? — крикнул Иван Максимович.

— Не заблудился, — ответил тот. — Не заблудился, вас ищу. — Он протянул телеграмму.

«Поздравляем…»

— Тут у нас новость большая. Насчет Каховки и каналов еще не слыхали? — спросил связист, роясь в сумке.

По дороге в лагерь экспедиции молодой связист едва поспевал за пятидесятилетним Крайновым. Когда наконец показались палатки, почвовед побежал. Топографы, узнавшие Крайнова, встревоженные выбежали навстречу:

— Что случилось?

— Случилось! — Иван Максимович размахивал газетой. — Есть решение строить Каховскую гидроэлектростанцию и каналы.

И у тех, кому Крайнов сообщал эту весть, первая мысль была: днепровские стройки помогут победить и пески. Изыскатели, разведчики мысленно уже превращали их в огороды, бахчи, табачные плантации, виноградники, фруктовые сады.

17

В это утро Каховка проснулась с первыми лучами солнца. Радостная весть передавалась из уст в уста. Улицы городка были людны, как никогда в такой час. Каховцы поздравляли друг друга:

— С каналом вас!

— С Каховгэс!

Уже и название родилось.

Телефон, заливаясь, трезвонил на весь райком.

— Это из сельсовета. Я тут при телефоне дежурю. Про Каховку услыхал… Ответьте, пожалуйста, как будет? По плану, значит, пойдет и через наш колхоз канал?

Еще было очень рано, и никто никого еще не вызывал, а в райкоме уже полно народу.

— Попробуй усиди дома, — сказала Матрена Реутова Сикачу.

Распевая любимую песню о Каховке, люди шли на площадь.

Над человеческой рекой высился памятник Ильичу. Взгляд вождя был обращен к Днепру.

Сикачу и Реутовой вспомнилась другая человеческая река на этой площади, и перед ними проплыли целые полвека жизни в Каховке.

Это была та самая площадь Каховского рабочего рынка, где полвека назад, почти детьми, каждый из них не раз ожидал найма.

— Музей бы здесь поставить. Каховский музей, — в раздумье произнесла Реутова.

Они шли, а их догоняла песня: «Каховка, Каховка — родная винтовка… Этапы большого пути».

Давно отлетела юность их поколения, суровая и прекрасная, как годы революционной грозы.

— Да-а, — протянул Федор Евстигнеевич. И по тому, он протянул это «да», Матрена Леонидовна решила, что Сикач теперь подумал о том же, что и она. — Вот говорят — внуки позавидуют нам, в какое великое время жили. Позавидуют, новую жизнь строили. Но и я внукам завидую: сказочное увидят.