Годы нашей жизни

Петровский слушает выступающих, делая пометки карандашиком в блокноте. В сером пиджаке, сдвинутых на лоб очках в железной оправе Григорий Иванович живо напоминает того умудренного опытом токаря у своего станка, которым он был еще совсем недавно. В нем все естественно, просто, скромно.

На страничке записей жирным кружком Петровский обвел слова «Речь В. И.». В выступлениях участников заседания уже поднимался вопрос, насколько обеспечена радиоречь Ленина.

«Все упирается в технику», — думает про себя Григорий Иванович. Потом, встретившись взглядом с Фрунзе, сидящим близко от него, и перегнувшись через стол, Петровский спрашивает:

— Михаил Васильевич, кто главный специалист по радио?

— Профессор Бонч-Бруевич.

— Вероятно, надо просить его помощи.

И они уславливаются переговорить с Москвой.

7

Дубенко собирался прийти на службу пораньше. Завтра, в воскресенье, открывается Всеукраинский съезд Советов, и Григорий Иванович дал ему много поручений. Но когда Алексей в начале девятого появился в вестибюле ВУЦИКа, дежурный сообщил ему:

— Товарищ Петровский уже у себя.

С пачкой последних телеграмм, просматривая их на ходу, Дубенко прошел в кабинет Григория Ивановича.

Петровский, здороваясь, спросил:

— Есть депеша от Довгалевского?

Телеграммы, которой он ждал, не было.

Первым в это утро позвонил Фрунзе. Его интересовали новости из Москвы.

— Ничего нового.

В десять Петровский отправился на узел связи и по прямому проводу вызвал ЦК РКП.

Секретарь ЦК подтвердил: если испытания закончатся успешно, на украинском съезде выступят товарищи Ленин и Калинин.

«Только бы техника не подвела», — тревожно думал Григорий Иванович, двигая пальцами телеграфную ленту, лежавшую на раскрытой левой ладони.

В это время в узких дверях узла связи с депешей в руках появился запыхавшийся Дубенко.

— Из Наркомпочтеля… выехали… — на одном дыхании проговорил он.

Петровский пробежал глазами телеграфные строчки, пахнувшие свежим клеем, и облегченно вздохнул.

Сутки спустя к зданию харьковского вокзала подъехал темно-синий открытый «роллс-ройс». Из машины выпрыгнули трое в кожаных тужурках. Они спешили, и лица их были озабочены.

Опаздывавший на полчаса поезд из Москвы уже подходил к платформе. Трое в кожанках устремились в конец состава. Последний вагон был почтовый.

— Вы от Григория Ивановича? — спросил невысокий мужчина в башлыке и осеннем пальто, появившийся в дверях вместе с кондуктором.

— Так точно.

Встречавшие помогли выгрузить несколько ящиков. Судя по тому, как бережно и осторожно они несли их, можно было предположить, что у них бесценный или очень опасный груз.

8

Ленин третий день в Горках. Он отдыхает немного больше обычного, гуляет по заснеженному парку, но ежедневно работает, связывается с Москвой. Его мысли сейчас занимают предстоящие съезды Советов, которые будут учреждать Союз Республик. Владимир Ильич готовится выступать на них.

На листке календаря — «10 декабря. Воскресенье». Обращение к VII Всеукраинскому съезду Советов уже подготовлено. Рядом на рабочем столе Ильича лежат первые наметки речи на предстоящем Всероссийском съезде Советов.

После полудня 10 декабря в Харьков приходит телеграмма Владимира Ильича, переданная из Горок. Дубенко ждал ее на узле связи и повез прямо в театр, где с минуты на минуту должен начать свою работу съезд Советов.

В комнате за сценой много людей. О чем-то совещаясь, у окна стоят Петровский, Фрунзе, Чубарь, Затонский, Скрыпник, Андрей Иванов.

Петровский, прочитав депешу и передавая ее товарищам, говорит:

— Телеграмма Ленина к открытию. А для радиоречи еще есть время…

Из зала в эту комнату доносится все нарастающий гул голосов, взволнованных, перекликающихся, поющих.

Старый театр Мусури весьма вместителен. Сейчас здесь 880 делегатов, сотни гостей с заводов, фабрик, из сел, со всей Украины.

Петровский достал из кармана часы на длинной цепочке белого металла. Ровно шесть.

— Ну что ж, в добрый час… Будем начинать, — сказал он товарищам. И, держа под мышкой потертый портфельчик, пошел из-за кулис к столу президиума.

На секунду притихший зал будто взорвался.

Петровского встретили очень горячо. Съезд своими овациями еще раз подчеркивает, каким авторитетом пользуется у народа этот человек в неизменном сером пиджаке, под которым на сей раз не гимнастерка, а синяя рубаха с отложным воротником, без галстука (галстук он невзлюбил со времен Государственной думы).

Кстати, о думе. Воспоминание о ней не случайно промелькнуло сейчас в сознании Григория Ивановича. Ровно десять лет назад он впервые поднялся на трибуну Таврического дворца, где заседала дума.

До сих пор он помнит, какое чувство охватило его в ту первую минуту.

В глазах будто потемнело. Зал Таврического показался выкрашенным в сплошную черную краску. Черные шевелюры. Черные костюмы и жилетки, блеск моноклей, орденских лент. Даже белоснежные манишки и лысые черепа казались черными.