Годы огневые

Они сидят друг против друга, человек, проживший большую жизнь, и юноша, который еще в начале своего пути. Паренек беспрестанно курит, лицо его в красных пятнах, он взволнован. Кузьма Авдеевич с горечью говорит: «Если тебя перестал любить человек, который больше всех тебя любил, значит, правы все, кто отзывался о тебе плохо. И только ты один о себе хорошего мнения. Как же так получается? Один против всех?»

— Откуда вы знаете, что все обо мне плохо говорят?

— Ходил, спрашивал — и на курсах, и на работе, и дома.

Паренек подавленно молчит, потом оскорбленно осведомляется:

— Это, собственно, зачем вы обо мне сведения собирали?

— Чтобы помочь!

— Кому?

— Тебе!

— Значит, вы все теперь знаете?

— Нет, не все, — твердо произносит Кузьма Авдеевич, — мне надо узнать, что в тебе есть хорошее, чтобы уцепиться за это хорошее и помочь на путь истинный выйти.

— Да чего уж там, — сокрушенно шепчет паренек. — Не стоит, не получается из меня настоящий человек.

— То есть как это не получается? — возмущенно спрашивает Кузьма Авдеевич. — Ты же на стройке хорошо работал. Я вашего бригадира спрашивал.

— Так мало ли что было…

— Слушай, — сурово произносит Кузьма Авдеевич, — ты думаешь, нам в твоем возрасте легче было?

— Да, я знаю, читал. Человеку дается только одна жизнь…

— Помнишь, это хорошо, что помнишь! А вот почему забываешь?

— Да где гам у нас на складе себя проявить, выписываешь целый день накладные, как Акакий Акакиевич.

— А почему стройку бросил?

— Я не бросил, меня на склад выдвинули.

— Иу вот что, — решительно произносит Кузьма Авдеевич. — Ты человек без коллектива слабый, пойдешь снова на стройку.

— Да, пожалуйста, сколько угодно, — только теперь в Сибирь.

— Нет, Коля, в Сибирь сразу не выйдет, я говорил с прорабом, обещал взять. Поработаешь, наладишь отношения с товарищами — и тогда я с тобой вместе пойду в райком за комсомольской путевкой на ударную стройку в Сибирь.

— А Люба, она же не простит, не поедет после всего.

— Любу твою я к пяти часам сюда пригласил. Вот явится, и вы без меня за этим столом свои личные дела обсудите. Но помните — наш стол называется столом добрых дел и советов… Он злых и строптивых не терпит. Так что прикиньте — подходит он для вас, тогда садитесь и все обсудите, как полагается настоящим людям. А сейчас, поскольку мы с тобой договорились, освободи стул, меня другой товарищ дожидается, тоже «загадочная» личность.

— Спасибо вам, — шепчет паренек, — Кузьма Авдеевич.

— Спасибо тебе, что ты сам человеком становишься, — произносит Кузьма Авдеевич облегченно. — Помог ты мне, Коля, хорошее настроение обрести. А в наше время каждый человек обязан быть счастливым. Время такое: всем во всем светит, только жмуриться не надо. Пусть в самое лицо светит. Каждому человеку светит.

Кузьма Авдеевич закуривает из трех, определенных на весь день, вторую сигарету и принимает очередного посетителя комнаты № 12, где стоит этот самый «стол добрых дел и советов», название которого действительно пришло как бы из будущего в сегодня.

1962 г.

РАЗДУМЬЯ В ДЕНЬ СЛАВНОЙ ГОДОВЩИНЫ

Когда Советская власть пришла в Сибирь, я был совсем еще мальчишкой. И, конечно, память детства не сохранила многого о той поре, но два эпизода запомнились очень четко, хотя осмыслил я их гораздо позже.

Однажды отец взял меня на митинг к шахтерам — исполнилось полгода, как у нас установилась народная власть. Наступили первые дни весны, дорогу уже тронуло горячее солнце. Вспоминается, что наши розвальни сползали то в одну, то в другую сторону–полозья были подбиты железом и при оттепели скользили.

По дороге мы завернули в ревком (не скажу точно, был ли это ревком или другой из органов, созданных тогда народом).

В разговоре отца предупредили, что с железными полозьями ездить небезопасно — могут напасть бандиты, охотящиеся главным образом за железом. В то же время шахтеры испытывают острейшую нужду в гвоздях и вообще в железе. Кончилось тем, что отец снял полозья и оставил их в ревкоме…

…Это было на том самом месте, в той же маленькой точке необъятной Сибири, где сейчас на карте стоит кружочек с надписью: «Кузнецкий металлургический комбинат»…

Как изменилось с тех пор все! В Сибири, где промышляли золотишники, для которых железо было дороже золота, — золото можно найти, а где найдешь в тех местах железо? — ныне выросли могучие гиганты, где плавится, варится по сложнейшим рецептам на основе самой новейшей техники металл…

Огромные, гигантские перемены. И все же не они особенно разительны. Главное — люди, новый человек, который выкован за сорок шесть лет существования Советской власти.

Я думаю верно, что неравенство, насилие, угнетение появились на земле, когда первый человек на земле сказал: «Это мое». Правда, и сейчас, как и полсотни лет назад, люди произносят слово «мое». Мой дом, мои деньги, мой завод… Но слово «мое», прежде слово грубое слово, напоминающее удар кулаком, приобрело теперь иной, величественный смысл.