Годы огневые

В первые часы, когда смолкает грохот уличного боя, человеку трудно покинуть убежище, где он скрывался, — подвал, погреб или яму. Но когда наши части ворвались в Каунас, буквально в первые же минуты навстречу им вышли жители. Они вышли, хотя с чердаков еще стучали пулеметные очереди и иа мостовой рвались гранаты.

Очень трудно описывать эти встречи. Их нужно ни деть. Бог бойца обнимает незнакомая женщина или девочка — совсем малышка — сует ему в карман цветы, а старик целует пыльное лицо солдата и плачет при этом. Главное — все это наполнено таким высоким торжеством человеческого духа и столько во всем этом восхищенной любви и нежпостн, что самому хочется плакать, целовать, обнимать, радоваться, но — некогда, потому что нужно идти упичтожать фашистов. Тот, кто все это пережил, — никогда, что бы с ним ни случилось, как бы смертельно трудно ему ни было, — не посмеет заколебаться в бою.

Жители радостно приветствуют воинов Красной Армии и рассказывают им о пережитых муках.

— Мы — молодые советские люди, — говорит нам седой Витус Вичкас. — Но, боже, как нас мучили немцы за то, что мы — советские люди! У меня на ногах нет ногтей. Их содрали у меня в гестапо — за то, что мой сын в Красной Армии. Мою жену пытали, перетягивали ей живот резиновым жгутом. От нее требовали, чтобы она через газету отреклась от своего сына… Какое это счастье, что вы пришли!

В предместьях Каунаса можно увидеть огромные лабиринты из колючей проволоки с высокими сторожевыми башнями по углам. Это — расположение концлагерей. Они занимали площадь в десятки километров. Сколько тысяч людей мучили на этой земле! Весь город как бы окружала проволочная клетка. Она беспрерывно пополнялась и беспрерывно опустошалась по ночам. Смерть была постоянным спутником литовца. Но здесь немцы не устраивали публичных казней на площадях города. Люден убивали деловито и ежедневно — с применением газов, яда и пулеметов, установленных на станке в траншее узкой каменоломни.

Мы ходим по улицам Каунаса и видим красивые каменные дома. Но люди жили здесь три года как заключенные. Потому что тюрьмой на самом деле был весь город. А надзирателем и палачом в этой тюрьме литовского народа был немец–фашист.

Я видел, как наш красноармеец помог одной женщине поднести к дому матрац. В благодарность женщина попыталась поцеловать советскому солдату руку. Он был немало этим удивлен. Женщина расплакалась, потом заговорила — бессвязно и взволнованно.

— Вы ведь не знаете — немец требовал целовать ему руку, и я это делала, когда служила у него на ферме. Я это делала еще и потому, что у меня двое детей. Когда вели расстреливать заложников — 11 семейств, — я выхватила у одной женщины ее двоих ребят и взяла их к себе, выкормила… Если б у меня не было этих детей, я бы от такой жизни серпом зарезалась… Не нужно обижаться на меня, товарищ…

Мы видели во многих окнах домов выставленные портреты Ленина. Портреты хранили рубцы изгибов, некоторые были помяты. Было ясно без слов, что их долго и тщательно прятали в потайных местах. За хранение такого портрета немцы расстреливали.

Мы видели знамя, вылинявшее и потрепанное, на котором было написано: «Да здравствует 23‑я годовщина Октября!» Это знамя тоже сберегли, как дорогую реликвию, жители Каунаса.

Мы присутствовали при рытье клада в саду. Ионас Костакс, бывший учитель, выкапывал школьную советскую библиотеку.

За такие книги немцы тоже расстреливали.

И каждая такая находка радовала нас, потому что во всем этом заложены драгоценные сокровища человеческого сердца — гордого, сильного, борющегося. И таких людей — с сердцами, обагренными страданием, но стойко хранивших веру свою, честь свою, мы видели в городе Каунасе, освобожденном сегодня нашими войсками.

1944 г.

ШЕСТОЙ ФОРТ

Форт замкнут каменной стеной. Казармы находятся на дне глубокого котлована, кровли их — на уровне с землей, бетонные, плоские. Впереди — ров с вонючей водой, за рвом проволочные заграждения и кустарник.

Мы ходим по темным, затхлым казематам форта–тюрьмы, преодолевая удушающий запах нечистот и болотную грязь на полу.

В конце коридора, по–видимому, была канцелярия. Кучи бумаг и обугленные, похожие на бухгалтерские книги, папки. Порывшись в этом хламе, я извлек оттуда одну из уцелевших папок и стал рассматривать ее возле зарешеченного окна. На толстой ватманской бумаге готическими буквами аккуратно выведено: «План дополнительного кладбища». Перелистывая дальше, я обнаружил подшивку записей личного состава заключенных. Нс буду приводить их все, вот несколько наиболее типичных:

«29 июня 42 г. больных 1131, здоровых 340, в отлучке 27;

1 января 43 г. больных 1322, здоровых 43, в отлучке 15;

10 января 43 г. больных 1305, здоровых 43, в отлучке 15;

20 января 43 г. больных 1294, здоровых 44, в отлучке 15…» И так далее.