Годы оккупации

Это было одно из тех празднеств, на которых люди открывали для себя существование бесклассового общества. Это вызывало сильный порыв, прилив энергии. Ее кипение так и чувствовалось в огромном зале. В смысле стихийной силы, исторического сырья и его добычи из глубинных недр это было весьма удивительное зрелище. В деле агитации сторонников и соответствующих технических приемов они далеко обошли и буржуазию, да и коммунистов тоже. Те все еще никуда не ушли от классового государства. В идеологическом плане, правда, дело не пошло дальше перепева банальностей XIX века в обновленной аранжировке, а не то и вовсе сводилось к повторению старых азов, ведь с тех пор демократия осознала свой национальный характер. С этой точки зрения они отставали от марксизма. Но по сути дела не имело никакого значения, что именно говорит этот ловкий человечек. Порой у меня возникало такое ощущение, что он, словно дирижер, легкими мановениями руки управляет человеческим хором. Ну, я и ушел, не дожидаясь конца.

Мы снова встретились в ту же ночь или уже под утро у Франке, где я узнал, что в зале произошла крупная потасовка. Меня ожидала роль человека, усаженного на почетное место и смывшегося при первых признаках опасности. Мой добрый гений уберег меня от этих лавров. Смысл понятия «ветеран» сместилось тогда в сторону участника гражданской войны, перед которой померкли звезды Лангемарка.[27] Тогда, в квартире Франке, я подумал, что теперь-то доктор посвятит нас в смысл таинств, но он лишь повторил те же банальности.

Потом мы время от времени встречались на Гейльбронской улице в нейтральном месте, которое он, по-видимому, рассматривал как вербовочный пункт для будущих капитанов. Так, он придавал важное значение встрече с Эрнстом Никишем,[28] в результате меж-ду ними состоялся неприязненный диалог — это была встреча кошки с собакой. Этот диалог оказался очень поучительным, так как он затронул самые чувствительные точки, например слово «рабочий». В этом смысле он был похож на короткую, точную аускультацию с плачевным результатом. Никиш уже не был марксистом, но подобно Генрику де Ману,[29] он прошел школу диалектики, и это не могло не сказаться. По этой причине их разговор отчасти напоминал такое абсурдное мероприятие, как состязание между тяжеловесом и боксером легчайшего веса, причем интеллектуальный силач одновременно был слабее в политическом отношении. Эта встреча больше не повторялась. Однако я полагаю, что она повлияла на судьбу Никиша.

Потом там можно было видеть функционеров, которые приходили туда после первых успехов на выборах, вероятно, надеясь как-то пережить надвигающиеся перемены. Приходили знаменитости кино, радио и прессы, актеры и актрисы, среди прочих Георге,[30] который производил там такое же неуместное впечатление, как если бы вдруг средневековый человек, своего рода Флориан Гейер,[31] нечаянно забрел в бар современного отеля. Там я познакомился и с Валериу Марку, маленьким, необыкновенно умным евреем, который сыграл заметную роль во время венгерской революции при Бела Куне и уже шестнадцатилетним подростком совершил паломничество в Цюрих к Ленину, о котором даже написал книгу. Теперь он занимался представителями революционной мысли, которые после 1806 года появились в среде прусского офицерства, уже написал работу о Шархорсте и «Рождение наций» и готовил книгу о преследовании евреев в Испании и Португалии.

Еще тут были люди «Черного фронта»[32] — уволенные майоры вроде Бухрукера и Гильберта, из которых один замышлял поднять восстание в Кюстрине, другой — командовал в Туркестане большевистской дивизией, был некто доктор Геймзот — друг Рема и врач по профессии, имевший какую-то сомнительную практику в районе Виттенбергской площади, настоящая волчья яма. Подобно ясновидящему Гануссену[33] он был так напичкан опасными тайнами, что его ликвидировали одним из первых.

Сам доктор тоже приводил с собой свою свиту, которую я тщетно пытаюсь припомнить поименно, поскольку они были еще тоньше и глаже, глаже чем их шеф. Один из них, как я заметил, отличался тем, что умел так подладиться к господствующему на данный момент мнению, что сам как бы растворялся, становясь невидимкой, он, словно хамелеон, сливался с рисунком обоев. Впоследствии он, кажется, стал обербургомистром Берлина.

Ателье на седьмом этаже, от которого были в ужасе все остальные обитатели дома, походило на освещенный аквариум, в котором кишела живность на любой вкус: каракатицы, медузы, длинноволосые актинии, акульи эмбриончинки с еще не отвердевшей кожицей. В прихожей висела карта Нью-Йорка. Трудно было найти где-нибудь более разнородное общество, если только вы не посещали празднества, устраиваемые Эрнстом Ровольтом,[34] который явно находил особое удовольствие в составлении экзотических пиротехнических смесей, особенно в честь дня своего рождения. Там можно было встретить Брехта, Броннена, Эрнста фон Заломона[35] и заядлых пьяниц вроде Томаса Вольфе.