Годы оккупации

Нынешние условия лишний раз демонстрируют нам превосходство подлинного труда: крестьянин может работать, как обычно, то же и писатель, а вот тот, кто зависит от бюрократии, электростанции или других распределяющих инстанций, — нет.

Задача автора — не только понять ситуацию, но еще и подчинить ее себе, уловить ее в зеркале, в котором могут отражаться даже картины ужасов.

Кирххорст, 24 апреля 1945 г.

Анархия, а следовательно и грабежи, продолжаются. Посетители чрезвычайно разнообразны. Есть такие, которые вежливо просят, чтобы им дали одно яйцо, другие являются ночью с оружием и уносят золото и драгоценности. Третьи уводят из конюшен лошадей и режут чужую скотину. О мелких убытках, как например о том, что в курятнике что ни день не досчитываешься нескольких кур, я и не говорю. Хозяйка дома не плошает перед трудностями и не теряет чувства юмора, даже когда к ней на порог является негр в сопровождении трех русских. Это главное. Ситуацию нужно творить, а не принимать, как есть.

Где-то, по-видимому, уже принялись за дело силы порядка, ибо со вчерашнего дня заработала электропроводка. Словно по волшебству пробудилась толпа невидимых помощников, и вдруг зажглись лампочки, заработал водопровод, заговорило радио. Сеть подключилась, и рыбы возликовали. Тем самым мы в первый раз услышали новости. В Берлине идут бои, Бремен и Гамбург находятся под обстрелом, французские части подошли к Боденскому озеру. Значит, спектакль будет доигран до ужасного конца без новых идей по старинке.

О созерцании. В его фигурах мы совместно и одновременно воспринимаем те вещи, которые в логике представлены последовательно, в виде цепочки. Это пришло мне в голову сегодня в саду за разглядыванием бархатно-коричневой примулы с желтой чашечкой. Чувство умиротворенного наслаждения, которое вызвало у меня ее созерцание, проистекало из того, что ее краски излучали мягкое тепло укрощенного, прирученного пламени. Желтизна — это очаг, коричневый цвет — его затухание. Багряный ободок вокруг сердцевины, вероятно, вызвал бы более живую, но и более тревожную радость.

Кирххорст, 26 апреля 1945 г.

Такие изобретения, как подзорная труба или микроскоп, не открывают новых миров; скорее, они представляют собой органы или, может быть, даже подпорки для уже постигнутого. Поэтому они не только, как сказал Гёте, смущают человеческий ум, но, может быть, служат признаком помрачения голов, доумство-вавшихся до изобретения стеклянных глаз, уничтожающих волшебное очарование мира. Внешняя оптика меняется в подражание внутренней, а не наоборот. Для того чтобы, как Лауе,[15] додуматься до кристаллической решетки, нужно уже иметь представление о той дичи, которую загонщикам предстоит прогнать через ее прутья. То же самое относится и к раскопкам. Фотография появилась тогда, когда человек приобрел фотографическое зрение. Космические полеты должны начаться тогда, когда весь глобус окажется в охвате одной руки, как шар — символ державной власти. Границы переместятся в космическое пространство. От заряженного шара сыплются искры. Мировое государство как масса требует своей антитезы; этому должно предшествовать космическое мышление. Незримое запечатлевается в стихотворении, в царстве мечты, и затем оно приобретает зримое воплощение. Историк должен отыскать обратный путь, ведущий назад, к сокровищницам.

Кирххорст, 28 апреля 1945 г.

Владелец большого имения, которое я вижу, сидя за письменным столом, ночью был злодейски убит польскими работниками за то, что отказался дать им бензин. Говорят, его пытали. Засим последовала попойка, шум которой доносится оттуда еще и сейчас.

Говорят, что в Б. тамошнего бургомистра привязали к машине и таскали так по земле, пока он не умер. Других увезли, усадив верхом на радиатор. К трактирщику заявился пьяный негр и потребовал, чтобы ему дали кровать и женщину. Так как ему не могли предоставить такой услуги, он отправился дальше к Гауштейнам и высадил у них дверь. Его ублажили яичницей, спешно нажарив ему полную сковородку.

В усадьбах, где нет мужчин, потому что они пропали без вести или находятся в плену, расположились оравы русских, которые каждый день режут скотину и пируют затем, как женихи Пенелопы. Можно видеть, как они загорают там у заборов; чудовищно скуластые лица, бархатно лоснящиеся от жратвы щеки.

За окном все тянется ревущий поток машин в каких-то двух шагах от каменной ограды сада, в котором я работаю. Две противоположности, которые я часто видел во сне — поток и цветы по берегам. Я размышлял над этим, пока пропалывал грядки от сорняков. Один раз вместе с корнями я вытянул из земли старинный пфенниг, оброненный, наверное, давно умершим священником, когда он опорожнял церковную кружку для пожертвований. На монетке был изображен скачущий конь — герб королевства Ганновер, на оборотной стороне значилась дата — 1837, год по-своему роковой, поскольку тогда на престол сел слепой король.[16]

Кирххорст, 29 апреля 1945 г.