Годы решений

Морской империализм, — это выражение фаустовского стремления к бесконечному, — начал принимать крупные формы, когда экономические пути в Азию оказались политически закрыты в результате захвата Константинополя Турками в 1453 году. Это явилось глубочайшей причиной для открытия морского пути в Ост-Индию португальцами и Америки испанцами, за которыми стояли великие державы того времени. Движущими мотивами, в частности, были тщеславие, жажда приключений, удовольствие от борьбы и опасностей, золотая лихорадка, а вовсе не «удачные сделки». Вновь открытые страны должны были быть завоеваны и покорены; они были призваны укрепить власть Габсбургов [77] в Европе.

Империя, в которой никогда не заходило солнце, была политическим образованием, результатом превосходного государственного руководства и лишь благодаря этому — полем успешной экономической деятельности. Она возникла так же, как добилась своего преимущества Англия — не благодаря своей экономической мощи, которой вначале вовсе не было, а через умное правление аристократии, будь то тори или виги. Англия разбогатела в сражениях, а не посредством бухгалтерского учета и спекуляций. Поэтому английский народ, как бы «либерально» он ни мыслил и ни говорил, на практике являлся самым консервативным в Европе: консервативным в смысле сохранения всех традиционных форм власти вплоть до мельчайших церемониальных деталей, даже если над ними посмеивались, а иногда презирали; но пока не появлялась более сильная новая форма, все старые сохранялись: обе партии, искусство, с каким правительство в своих решениях сохраняет независимость от парламента, Палата лордов и монархия как сдерживающий момент в критических ситуациях. Этот инстинкт всегда спасал Англию, и если он сегодня исчезнет, то это будет означать потерю не только политического, но и экономического веса в мире. Мирабо, Талейран [78], Меттерних, Веллингтон [79] ничего не понимали в экономике. Конечно, это можно было поставить им в упрек. Но было бы еще хуже, если бы на их месте какой-то специалист по экономике попытался делать политику. Как только империализм попадает в руки хозяйственных, материалистических дельцов, как только он перестает быть державным, он очень быстро из сферы интересов ведущего экономического слоя опускается в область классовой борьбы рабочих, а крупные национальные экономики разлагаются и увлекают за собой в пропасть великие державы.

Глава 7

Самым серьезным выражением «национальной» революции 1789 года стали постоянные армии XIX века. Профессиональные войска династических государств сменились массовыми армиями, сформированными на основе всеобщей воинской повинности. В сущности таков был идеал якобинцев: levee en masse (массовый призыв – фр.) 1792 года [80] соответствовала пониманию нации как массы, которая должна быть организована по принципу полного равенства на месте старой, созревшей, разделенной на сословия нации. То, что в атаках этих масс в униформе проявилось нечто совсем иное, — великолепная, варварская, совершенно нетеоретическая радость опасности, господства и победы, остаток здоровой расы, который еще жил в этих народах со времен нордических героев, — это очень скоро поняли идеалисты «прав человека». Кровь снова оказалась сильнее духа. Теоретическое воодушевление идеалом «вооруженного народа» имело совсем другую, более сознательную, рациональную цель, чем высвобождение элементарных страстей; то же самое касается и Германии периода освободительных войн, которые привели к революциям 1830 [81] и 1848 [82] годов. Армии, «где не было различия между высшими и низшими, богатыми и бедными», должны были стать образом будущей нации без различий в ранге, имуществе и талантах. Это было тайной мыслью многих добровольцев 1813 года, а также литературного течения «Молодая Германия» [83] (Гейне [84], Гервег [85], Фрейлиграт [86]) и многих участников заседании в церкви св. Павла [87] (таких, как Уланд [88]). Принцип неорганического равенства был для них решающим. Такие люди, как Ян и Арндт, не понимали, что именно этот принцип равенства впервые зазвучал во время сентябрьских убийств 1792 года как призыв Vive la nation (Да здравствует нация! – фр.).*

Забывают основополагающий факт: в романтике народных песен речь шла только о героизме простого солдата, но и внутренняя ценность этих, поначалу дилетантских в военном деле армий, их дух, их дисциплина и выучка зависели от качеств офицерского корпуса, а его «пребывание в форме» полностью базировалось на традициях XVIII века. Даже при якобинцах войска морально пригодны настолько, насколько пригоден офицер, воспитавший их своим примером. На острове св. Елены [89] Наполеон признавал, что он был бы непобедим, если бы вместе с великолепными солдатским материалом своей армии имел бы такой офицерский корпус как австрийский, в котором еще были живы рыцарские традиции верности, чести и молчаливой самоотверженной дисциплины.