Годы риса и соли

– Но мужчины не способны родить, – заметила она. – В то время как женщины запросто могут провести молебен. В гареме я занимаюсь этим ежедневно.

Бистами не знал, что сказать. Мысль всё ещё казалась ему странной.

– И матери всегда обучают своих детей молитве.

– Да, это так.

– Тебе известно, что до Мухаммеда арабы поклонялись богиням?

– Идолам.

– Но у них была идея. Женщины – это силы в царстве души.

– Да.

– И как вверху, так и внизу. Это верно во всём.

И вдруг она шагнула к нему и накрыла ладонью его обнажённую руку.

– Да, – сказал он.

– В нашем путешествии на север нам понадобятся знатоки Корана, которые помогут снять с Корана эти паутины, скрывающие его истинный смысл, и научат нас, как достичь озарения. Ты согласен? Ты пойдёшь с нами?

– Да.

7. Караван дураков

Султан Моджи Дарья был почти так же красив и любезен, как и его жена, и с не меньшим увлечением говорил о своих идеях, постоянно возвращаясь к излюбленной теме конвивенции. Ибн Эзра объяснил Бистами, что это движение сейчас набирает популярность среди молодых аль-андалусских дворян, желающих воссоздать Золотой век Омейядского халифата VI века, когда мусульманские правители не притесняли христиан и иудеев и бок о бок с ними взрастили прекрасную цивилизацию, каковой был Аль-Андалус в период до инквизиции и чумы.

Когда караван во всём своём разнузданном великолепии покинул Малагу, Ибн Эзра рассказал Бистами больше об этом периоде, который Хальдун описал кратко, а учёные Мекки и Каира опустили вовсе. Особенно благотворно сложилась судьба для андалузских евреев, переводивших на арабский язык многочисленные древнегреческие тексты с собственными комментариями, а также проводивших оригинальные исследования в области медицины и астрономии. Так мусульманские богословы из Андалузии, наиболее важными из которых были Ибн Сина и Ибн Рашд, получили возможность использовать достижения греческой науки о логике, опираясь главным образом на Аристотеля, для обстоятельной защиты исламских догматов. Ибн Эзра рассыпался им в похвалах за труды.

– Даст Бог, и я посильным мне образом постараюсь продолжить эту традицию в отношении природы и руин древности.

Они заново освоились с давно знакомыми всем ритмами каравана. Рассвет: разжигать костры, варить кофе, кормить верблюдов. Собирать вещи, вьючить верблюдов, подгонять их в путь. Их колонна растянулась более чем на лигу[16], и отдельные группы пилигримов отставали, догоняли, вставали на привал, трогались с места; а чаще медленно шли в ногу со всеми. День: разбить лагерь или заехать в караван-сарай, хотя чем дальше на север, тем реже они встречали что-то, кроме заброшенных развалин, и даже дорога почти исчезла, заросшая зрелыми уже деревьями с толстыми, как бочки, стволами.

Они пересекали красивую местность, прошитую горными хребтами, перемежёванными высокими, широкими плато. Там Бистами казалось, что они попали в высшее пространство, где закаты отбрасывали длинные тени на огромный, тёмный, подветренный мир. Однажды, когда последний луч закатного солнца спрятался за тёмные опускающиеся облака, Бистами услышал, как где-то в лагере музыкант играет на турецком гобое, высекая в воздухе долгий заунывный мотив, который всё лился и лился, словно пело само сумеречное плато или плакала его душа. Султанша стояла на краю лагеря, прислушивалась вместе с ним и провожала взглядом закатное солнце, по-ястребиному повернув свою прекрасную голову. Солнце падало за горизонт со скоростью самого времени. Не было нужды говорить в этом певучем мире, таком огромном, перепутанном узлами; понять его было не под силу ни одному человеческому разуму, и даже музыка касалась его только краешком, но и эту малость они не сознавали, а только чувствовали. Вселенское целое было выше их понимания.

И всё же, и всё же иногда, как в этот момент, на закате, на ветру, мы улавливаем шестым чувством, о существовании которого не подозреваем, проблески этого большего мира: огромные формы космического значения, ощущение святости в измерениях, лежащих за пределами чувств, мыслей и даже восприятия, – наш видимый мир освещается изнутри, доверху переполняясь реальностью.

Султанша пошевелилась. В небе цвета индиго сияли звёзды. Она подошла к одному из костров. Она избрала его своим кади, понял Бистами, чтобы оставить себе как можно больше места для собственных идей. Такая община, как их, нуждалась в суфийском учителе, а не в обычном богослове. Люди говорили, что раньше она была прилежной девочкой и три года назад мучилась припадками. Теперь она изменилась.

Что ж, всё прояснится, когда придёт время. А пока – султанша, звук гобоя, бескрайнее плато. Такие моменты случаются лишь однажды. Сила этого чувства поразила его так же сильно, как и чувство узнавания, посетившее в саду рибата.