Годы риса и соли

Потом начали умирать взрослые, и они почувствовали себя запертыми в хосписе, а не в убежище. Федва умерла, но Эсмерина держалась; Калид и Бахрам ухаживали за ней по очереди, Иванг тоже присоединялся к ним.

Однажды вечером Иванг и Калид попросили Эсмерину подышать на стекло и стали смотреть на влагу сквозь свои увеличительные линзы, почти не комментируя. Бахрам тоже взглянул и увидел скопище крохотных драконов, горгулий, летучих мышей и иных существ. Он не захотел смотреть дольше, но понял, что они обречены.

Эсмерина умерла, и в тот же час метки проступили у Калида. Иванг не мог подняться со своей кушетки в мастерской, но изучал собственное дыхание, кровь и желчь в стекле микроскопа, стараясь подробно зафиксировать протекание болезни через себя. Однажды ночью, когда он лежал там и задыхался, он сказал своим низким голосом:

– Я рад, что не принял ислам. Я знаю, ты не хотел этого. А я был бы теперь богоотступником, ибо, если существует Бог, я бы отвернулся от Него за это.

Бахрам ничего не сказал. Это была кара, но за что? Чем они провинились? Или газовые снаряды оскорбили Бога?

– Старики живут до семидесяти лет, – сказал Иванг. – Мне же едва за тридцать. Куда мне деть оставшиеся годы?

Бахрам не мог думать.

– Ты сказал, что мы ещё вернёмся, – глухо произнёс он.

– Да. Но мне нравилась эта жизнь. У меня были на неё планы.

Он оставался на кушетке, но уже не принимал пищу, и его кожа была горячей на ощупь. Бахрам не стал ему говорить, что Калид уже умер: он ушёл стремительно, убитый горем или гневом из-за потери Федвы, Эсмерины и детей, словно и не от чумы, а от апоплексического удара. Бахрам просто сидел с тибетцем в онемевшем доме.

В какой-то момент Иванг прохрипел:

– Интересно, знал ли Надир, что они заражены, и не вернул ли их, чтобы убить нас.

– Но зачем?

– Возможно, он испугался «убийцы мириад». Или какой-нибудь придворной клики. У него были и другие проблемы, кроме нас. Или это мог быть кто-то другой. Или никто.

– Мы этого не узнаем.

– Не узнаем. Никого из них уже могло не остаться. Надира, хана – никого.

– Я надеюсь на это, – произнёс Бахрам одними губами.

Иванг кивнул. Он умер на рассвете, молча, не желая уходить.

Бахрам велел всем выжившим в лагере закрыть лица тряпками и перенести тела в закрытую мастерскую за химикатными ямами. Он был так отрешён, что движения собственных онемевших конечностей удивляли его, и когда он говорил, ему казалось, что говорит кто-то другой. Сделай это, сделай то. Обед. Когда он нёс на кухню большой котёл и нащупал у себя шишку, он сел так, словно ему перерезали сухожилия под коленями, и подумал: «Похоже, настал и мой черёд».

Снова в бардо

Несложно себе представить, что на этот раз, после такого-то конца, на чёрном полу бардо сгрудилось крайне опустошённое и приунывшее маленькое джати. И кто их попрекнёт? Откуда взяться желанию продолжать? Они не видели ни награды за добродетель, ни продвижения вперёд – никакой дхармической справедливости, в любом её проявлении. Даже Бахрам затруднялся найти какие-то плюсы в их положении, а остальные даже не пытались. Оглядываясь назад, в долину веков, на бесконечное повторение их реинкарнаций, прежде чем им придётся выпить эликсир забвения и всё снова погрузится для них в темноту, они не ощущали никакой закономерности в своих попытках: если у богов был план, или хотя бы строгий порядок действий, если долгая цепочка переселений должна была к чему-то их привести, если всё не было бессмысленным повторением, а само время ничем иным как чередой хаосов, никто не мог его разглядеть, и история их переселений, вместо того чтобы быть повествованием без смерти, как, возможно, предполагали первые опыты реинкарнации, превратилась в натуральное кладбище. Зачем читать дальше? Зачем доставать их книгу с дальней полки, куда её запрятали с отвращением и болью, и читать дальше? Зачем мучить себя такой жестокостью, такой плохой кармой, такими дурными сюжетами?

Причина проста: всё это было. Всё было бесчисленное количество раз, именно так. Океаны солёные от наших слёз. Никто не станет отрицать, что всё это было.

Поэтому выбора у них нет. Они не могут избежать колеса рождения и смерти, им придётся сначала пережить его, а впоследствии – созерцать; и старец Красное Чернило, их летописец, должен рассказывать их истории честно, смотря в лицо реальности, иначе истории эти ничего не значат. А они непременно должны что-то значить.

Итак. От реальности не убежать: они сидели, дюжина горемычных душ, прижимаясь друг к дружке в дальнем углу большого судного зала. Было мрачно и холодно. Совершенный белый свет на этот раз длился считаные мгновения, ослепив вспышкой, похожей на взрыв глазного яблока; они снова попали сюда. Там, на помосте, псы, и демоны, и чёрные боги плясали в мутном тумане, который обволакивал всё вокруг, заглушая звуки.