Годы с пумой. Как одна кошка изменила мою жизнь

Я спотыкаюсь, когда мы добираемся до перекрестка, где растет бамбук и деревья с листьями-веслами. Кажется, лицо у меня горит. Кажется, я и сама горю. Никогда в жизни так не бегала. Я оборачиваюсь, полная восторга. Голова кружится так, будто сейчас оторвется от шеи.

– Она… – запыхавшись, выговариваю я, выдергиваю руку у Джейн и отчаянно пытаюсь рассмотреть, что там, на тропе, но ничего не вижу, кроме группы кустов и спутанных красных и синих лиан, похожих на сосуды вокруг сердца. Я слышу замедляющийся топот: это Оскар. – Она за нами гонится?

У Джейн такие красные щеки, что веснушек не видно.

– Нет! Она просто тоже хочет побегать!

Я слышу шорох. Лапа, розовый нос, навостренные уши. Пума проходит по перекрестку, бросает в нашу сторону один строгий взгляд, скорее беглый, чем хищный. Небольшая часть страха, верхний слой, исчезает. Она не гонится за нами. Я в джунглях, рядом пума, и она за мной не гонится!

Вайра остановилась, смотрит вверх. Оскар тоже останавливается в нескольких метрах позади. Над головой пумы белка. Как английская, только тюнингованная. Шерсть цвета дорожного конуса, а хвост такой, будто она неделю его держала в сушилке в салоне красоты. Зверушка сидит на стебле бамбука, крепко зажав в лапах коричневый орех. Она знает. Глаза у нее широко распахнуты, и взгляд мне знаком. Абсолютный ужас и при этом – надежда. Надежда, что если она будет сидеть совсем-совсем неподвижно, то никто ее не заметит. Однако кончик хвоста Вайры подергивается, как у домашней кошки. Я знаю, что это значит: перышку или блестящей игрушке в виде рыбки, или носку, или чему угодно – хана. Я беспомощно смотрю на белку и пытаюсь передать ей из мозга в мозг: БЕГИ! Капля слюны падает на землю. Вайра задрала голову, глаза ее кажутся больше, чем на самом деле, как у зверя, живущего во тьме. Зрачкам пришлось мгновенно увеличиться, чтобы все увидеть. Белая шерсть на подбородке будто светится, как пятнышко снега. Морда почти зеленая. Я понимаю, что в клетке она казалась не просто маленькой, а раздавленной. Теперь, снаружи, пума словно расширилась и заполнила собой то пространство, которое должна занимать по праву.

Что-то гадко екает внутри, и я осознаю: если бы я поменяла билет, то уже сейчас летела бы назад, в Англию. И через пару недель, наверное, опять сидела бы в каком-нибудь офисе. Пялилась бы на таблицы, открытые на экране компьютера. Листала бы соцсети, новости би-би-си, сайты о путешествиях, где искала места, какие мечтала посетить, сайты для поиска работы, где просматривала вакансии, которые желала занять. А устав все это просматривать, ощутив, как мой мозг будто скрутился спиралью и уполз в темный угол, из которого не может выбраться, я бы тупо таращилась в окно на то, что откроется взгляду. На бледные облака и бетон.

Пума движется так быстро, что застает меня врасплох. Я рассеянная, медленная, будто до сих пор сижу за компьютером. Джейн приходится меня поддержать, она тянет меня вперед, а Вайра запрыгивает на ветку в полутора метрах над землей, прямо над белкой. Веревка ее лишь едва стесняет, и двухметровому американцу, держащему ее, приходится наклониться вперед. Белка рванулась прочь, но Вайре все равно. Она бросается бежать, и единственное, что я могу сделать – бежать впереди. Ей важно не охотиться, а бежать. Здесь можно гоняться за обезьянами, там – за огромными крысами размером с маленькую собаку. Дерево, о которое можно поточить когти, куча листьев, где можно поваляться, стадо диких свиней, блестящий броненосец, который сопит совсем рядом с моим сапогом, и о которого мы все чуть не спотыкаемся. Группа рыжих существ, похожих на енотов (Джейн говорит, что это tejones, которых мы называем носухами, или коати); их около пятидесяти, они прыгают с дерева на дерево, как обезьяны, и бешено пищат.

Я понятия не имею, где мы, как долго будем ходить по лесу, и даже который час. Сейчас моя единственная цель – держаться впереди, рядом с Джейн. Наконец, когда кажется, что я больше не могу бежать и даже идти, у Вайры меняется настроение. Я думала, она радуется жизни. Но теперь она рычит на носух, хлещет хвостом и убегает прочь. Она становится раздражительной. Прямо-таки сварливой. Затем принимается шипеть на Оскара, с размаху ставит лапы на землю, будто ни с того ни с сего возненавидела эти джунгли. Она ненавидит нас за то, что мы привели ее сюда, и Оскара за то, что она к нему привязана. Солнце жарит головы. Я пытаюсь пройти чуть вперед, чтобы держаться подальше от Вайры, но Джейн тянет обратно, и вот я уже так близко к пуме, что слышу ее шаги, ее дыхание. Чувствую затхлый запах шерсти, ощущаю на себе ее взгляд, буравящий мою спину.

– Все хорошо, принцесса, – бормочет Джейн. – Не бойся.