Годы, тропы, ружье

Меня давно влекло увидеть благостный Алтай, как называют его сибиряки. Но нелегко было пробраться туда нынешней весной. По Сибири бушевали невиданные разливы. На равнины с Алтайских гор хлынули такие воды, каких лет тридцать не запомнят старики. Можно было поехать пароходом из Омска, но мой спутник, писатель Вл. Зазубрин, ждал меня в Новосибирске. Оттуда мы должны были поездом перекинуться в Семипалатинск и там сесть на пароход. Разливами смыло полотно железной дороги около Рубцовки, мы вынуждены были больше недели ждать возобновления движения. Это было для нас тяжело вдвойне: уходило время, отпущенное нам на поездку, а главное — рушились наши охотничьи планы: проталины на горах становились с каждым днем шире и шире, прозеленки закрывались бурной растительностью, и медведи могли уже бродяжничать, где им хотелось.

Чтобы заполнить тяжелую неделю ожидания, мы отправились за Колывань на Тойские болота, где и спасались от едкой тоски.

В начале мая мы наконец могли выехать в Семипалатинск. Там два дня ожидали парохода. Мучительно пыльный город показался нам настоящим адом. Духота. Зловеще красен воздух от песочных вихрей, закрывавших солнце.

Мало утешил нас городской музей, где можно прочесть собственноручное письмо Ф. Достоевского «о выдаче прогонных денег на доставление Павла Исаева», отца его жены, и где можно полюбоваться настоящим старинным казахским сошником, сохою, «соха-тсы», и пикою с конским хвостом. Только на скверном пароходике «Лобков» мы нашли сладостное успокоение.

Иртыш зыбился стальными мускулами половодья. Вода распирала берега и шла меж скал, сердито пенясь и выпирая из глубин крепкими кругами, грязно-серыми при солнце, черными по ночам и мутно-синими ранними утрами, всегда мощными, как сухожилья большого зверя. Река за Усть-Каменогорском сжата каменными щеками. По сторонам взмывают к небу скалы и горы — Монастырь, Петух, Шарыга Иванович… Скалы Семь Братьев зубчатыми грядами врезались в реку, и ночью казалось, что пароход вот-вот с разбега ударится в их темный массив. За красивым Вершинным Быком у Бухтарминской крепости в Иртыш врывается самый большой его алтайский приток — Бухтарма. В ней от гор уже более светлая вода — синеватая, несмотря на весеннее половодье. На борьбу двух рек вышли полюбоваться все пассажиры, Бухтарма — одна из больших горных рек (425 км) — имеет крутой спад и славится своей силой. Бывало не раз, что стремительный приток наваливался на Иртыш, просекая его в ширину, разбивал его мощный фарватер. Не раз Бухтарма преграждала весной путь пароходу, загоняла его под утесы, прижимала к берегам. Пароход целыми днями крутился под серыми скалами, бессильный пересечь боковое давление течения реки.

На этот раз побеждал Иртыш. Бухтарма, расплываясь по прибрежным тальникам беснующимися светлыми плесами, отступала. Она залила весь берег, ушла в луга, ревела, гневно тесня своего старшего собрата. Темный Иртыш шел мимо нее стальной стеной, торжествующий и сильный. Он на целый метр поднялся выше Бухтармы, не уступал ей своего русла; воды их не хотели мешаться, бились друг о друга, разные по окраске и уровню. Пароход прошел спокойно мимо бессильной на этот раз Бухтармы и плыл теперь мимо Бухтарминской станицы. Это первая крепость на Алтае, основанная в 1760 году для защиты русской границы от китайцев. Над поселком высокая, конусообразная, слоисто-каменная гора. Ряд больших деревянных домов, такая же церковь и темно-зеленая тополевая роща.

Теперь до Гусиной пристани, где мы сходим, семь километров. Начинаем увязывать вещи.

Куда отправляетесь? — любопытствует рыжий кержак — бывший торговец, теперь работающий по скупке мехов для Казгосторга.

Пока что в Кутиху.

— Выходит, на край света едете. На остров.

Кутиха — одно из последних селений перед Холзунским хребтом, отделяющим Южный Алтай от Северного. Дальше Кутихи до самых Уймонов — километров на семьдесят пять — нет ни одного селения.

Узнав, что мы едем смотреть, как живут кержаки, как изменился их быт после революции, наш собеседник советует нам на обратном пути заехать к пчеловоду Гусеву, живущему в ста километрах от Усть-Каменогорска, на реке Громотухе.

— Это вот настоящий житель, самая что ни на есть «Большая чашка»…

Все кержаки делятся по степени благочестия на три категории: Большая чашка, Братишнии и Мирские.

— Ему уже почитай сто лет. Сынов и внуков, правнуков у него будет с полсотни. Двое сыновей учились в Томске, в высшей школе, на адвокатов. Но в город не пошли. Также промышляют на пасеке. И все его слухают, как малые ребяты. «Детинки» он их зовет. Меду у них каждый год не меньше тысячи пудов.