Годы в Белом доме. Том 1

В целом я с большим уважением относился к Банди. Если бы он жил в менее революционный период, его карьера могла бы соперничать с карьерой его идола Генри Симпсона, автобиографию которого он редактировал. Банди продвигался бы по высокопоставленным кабинетам власти до тех пор, пока его опыт соответствовал его уму, а его мнения соответствовали его уверенности в самом себе. Банди не повезло начать правительственную службу во времена пертурбаций внутри самих институтов и групп, которые должны были бы быть его опорными точками. Он, таким образом, постоянно оказывался на модной стороне, но именно тогда, когда мода начинала сходить на нет. Будучи ястребом в отношении Вьетнама, он был сбит с толку деморализацией правящих кругов, главные принципы которых привели к войне. В глубине души Банди был консерватором, прежние связи которого завели его в дела, к которым, в конечном счете, у него не было никакого пристрастия. Разрываемый между своими убеждениями и инстинктами, между своим умом и потребностью в эмоциональной поддержке, Банди постепенно растерял сторонников, которые могли бы сделать его неким постоянным общественным советчиком подобно Джону Макклою или Дэвиду Брюсу. Он, несомненно, обладал блестящим умом, характером и хорошим образованием и мог бы сыграть для страны боˊльшую роль, чем судьба позволила ему сделать.

Мое уважение к Банди было настолько огромным, что он был единственным человеком, с которым я проконсультировался перед моей встречей с Митчеллом. Я сказал ему, что рассчитываю получить пост в Государственном департаменте. Оценка Банди соответствовавшего моему уровню положения отразилась в его высказывании о том, что нехорошо, если бы новоизбранный президент назначал бы заместителей секретарей до назначения государственного секретаря. Опыт Кеннеди, по его словам, показал, что такая процедура подрывает авторитет секретаря или министра, не приводя к повышению роста влияния президента. Банди настаивал на том, чтобы, в случае права выбора, я стремился получить место директора отдела планирования политики госдепа при условии, что государственным секретарем будет кто-то, кого я знаю и кому доверяю. Он не высказывал сильных возражений против моего присоединения к администрации Никсона.

Я застал Джона Митчелла сидящим за столом и курящим трубку. Уверенный в себе и малоразговорчивый, он источал власть. Он сразу перешел к делу: «Что вы решили о работе в сфере национальной безопасности?»

«Я не знал, что мне предлагают этот пост».

«Ох, боже мой, – сказал Митчелл, – он опять облажался». Митчелл поднялся с вращающегося кресла и с шумом вышел из кабинета. Вернулся он через пять минут с информацией о том, что новоизбранный президент хочет меня видеть, и проводил меня в холл.

На этот раз было ясно, что имеет в виду Никсон. Мне предлагали работу советника по безопасности. Избранный президент повторил фактически те же самые аргументы, которые он излагал двумя днями ранее, особо подчеркнув свое мнение о некомпетентности ЦРУ и ненадежности государственного департамента. В силу этого положение советника по безопасности было важным для него и его планов руководить внешней политикой из Белого дома. Мы вкратце поговорили об этой работе. Я подчеркнул, что на всех предыдущих постах в качестве советников отказывался иметь дело с прессой. Новоизбранный президент с готовностью согласился с тем, чтобы я продолжал не афишировать свою работу. Никто из нас не стал особенно дальновидным в этом плане.

Мне не нужно было даже напоминать самому себе, что это тот самый Ричард Никсон, который в течение двух десятков лет был политической анафемой, и по этой причине, если не по какой-то иной, я почувствовал, что не могу принять этот пост сразу тут в одночасье. Я сказал новоизбранному президенту, что буду бесполезен ему без моральной поддержки моих друзей и соратников – то было рассуждение, которое оказалось ложным. Я попросил неделю на консультации с ними.