Годы в Белом доме. Том 2

Очередной шаг, который Советы попытались сделать, когда я оказался лично вовлечен в дела в феврале 1971 года, состоял в виде попытки обойти согласование в рамках четырех держав. Восточногерманский чиновник Михаэль Коль появился в Бонне для переговоров о нормализации отношений между Восточной Германией и ФРГ. Я установил секретный канал через представителя ВМС, о чем было сказано ранее, чтобы держать Бара из ФРГ, нашего посла Кена Раша и меня на связи друг с другом. И я использовал этот канал на первых порах для того, чтобы предупредить Бара, чтобы он не поддался искушению и не позволил Советам использовать его при проведении обманного маневра на всегерманском форуме.

Мой следующий шаг состоял в том, чтобы обсудить 10 февраля с Добрыниным проект предложения, выдвинутый западными державами на четырехсторонних переговорах 5 февраля. В нем подчеркивался беспрепятственный доступ, подкрепленный советскими гарантиями. В том, что касается федерального присутствия, проект предлагал, что конституционные органы, такие как парламент, избирающий президента, больше не будут встречаться в Берлине и что западногерманские министерства будут представлены одним представителем ФРГ в Берлине. Это была не такая уж большая уступка, поскольку представительства оставались бы, а этот институт помогал Советам сохранить свое лицо и с ним они могли иметь дело. Все, что отдельно не прописано, считалось бы разрешенным.

Кен Раш был центром всего этого дела. Он информировал меня на предмет моих переговоров с Добрыниным; поддерживал тесные отношения с другими западными союзниками с тем, чтобы позиции союзников оставались совместимыми; он также должен был сдерживать склонность Бара к односторонним усилиям и попытку представить себя перед Советами единственным, кто идет на уступки. И Рашу необходимо было все это совершать, не ставя в известность собственный Государственный департамент. Это был весьма странный способ руководить правительством. Чудо состоит в том, что все работало, по большому счету, благодаря умению Раша не терять присутствия духа.

Добрынин начал с того, что стал настаивать на регулировании процедуры доступа двумя Германиями, а потом неожиданно откопал компромисс: Советы выразят свою ответственность за доступ в форме односторонней декларации по поводу того, какой, по их пониманию, будет восточногерманская точка зрения. Это заявление затем будет вставлено в общую гарантию всего соглашения. Я должен был признать, что прозвучало это как вполне отличная возможность, поскольку представляло собой фактически точный западный запасной вариант, который уже обсуждался по официальным каналам. (Мне даже показалось, что в ответ на мое принятие советского компромисса, что фактически случилось на встрече 10 февраля, Советы приняли нашу отступную позицию, которая была передана Москве из какого-то иного источника.)

Когда я уведомил Бара и Раша о моем разговоре с Добрыниным, они оба подтвердили, что такая гарантия была бы приемлема для западных союзников при условии, что процедуры доступа, которые получали такие гарантии, были достаточно детализированы для улучшения жизнеспособности Берлина. Добрынин прореагировал 22 февраля предложением ко мне внести подробный комплект процедур доступа. Это довело Бара и Раша до безумия в работе над выработкой проекта, что было осложнено частыми искажениями при передаче длинных текстов, которые в виде телеграмм переправлялись мне по нашему секретному каналу. Их проект представлял собой некий сплав различных позиций союзников и в силу этого был бы, по всей вероятности, приемлем на форумах с участием союзников. 26 февраля я передал этот документ Добрынину.

15 марта Добрынин возобновил свой призыв к дальнейшим западным уступкам по федеральному присутствию в Берлине. Я сказал, что мы не можем выйти за рамки согласованной с союзниками позиции, переданной в феврале. О готовности Советов к прогрессу свидетельствовало то, что Добрынин немедленно предложил компромисс: какое-то советское присутствие в Западном Берлине – например, консульство – в ответ на советские гарантии доступа. Это представлялось согласием с федеральным присутствием, выдвинутым союзниками 5 февраля.

Ничто не работает так просто в советской системе. К 18 марта Москва передумала, или некий элемент в советской бюрократии потребовал подтверждения, что больше ничего не будет предоставлено. Добрынин вручил мне полный детальный советский проект соглашения по Берлину, в котором на самом деле была отозвана большая часть уступок, сделанных в течение предыдущего месяца. Он попросил меня высказать мое мнение перед тем, как Москва предложит этот текст на четырехсторонние переговоры 26 марта. Было просто невозможно разобраться со всеми этими не доступными пониманию юридическими вопросами в большом документе за такое короткое время. С другой стороны, официальная передача четверке не имела такого уж решающего значения; главное значение этого проекта состояло в том, чтобы четырехсторонние переговоры продолжались.