Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

«Я знаю наперед, что мне придется потратить на нее много времени. Если бы я хоть читал что-нибудь из ее сочинений или знал по крайней мере наизусть названия — я заплатил бы двойную цену против той, что платишь за чтение». Но обошлось и без предварительного знакомства с ее книгами. 3 июля в записке к Отто сказано: «Берлепш остается здесь и сегодня», а 24-го он говорит уже об отъезде и о деньгах для поездки в Богемию и действительно уезжает 25-го вослед за пышной дамой, хотя его мать больна.

На следующий день его догнало известие о смерти матери. Он вернулся, похоронил мать и через неделю оказался снова во Франценсбаде. В августе Эмилия опять приехала в Гоф. Они договорились о встрече в Лейпциге.

«Гоф я сменю через четверть года, но еще не знаю, на какой город», — написал он незадолго до этого Каролине Гердер. Теперь он знает. В письме к Эртелю, извещая о переезде, он объясняет выбор Лейпцига тем, что там учится в университете его брат Самуэль. Но вслед за этой фразой сказано: «Берлепш тоже переезжает в Лейпциг».

Он непритязателен в отношении будущего жилища: «Нужна одна сносная комната для меня, меньшая — для брата и спаленка для нас обоих; далее, квартира может быть в пригороде, хороший вид из окон не обязателен (примерно за 30 ртл.). Но недымная, нежаркая летом и нехолодная зимой; желательно немного мебели (ибо я не хочу так далеко тащить свой хлам), а также возможность писаться вместе с хозяевами дома или у них — как суррогат утраченного домашнего уюта… За мебель сойдет и рухлядь».

Квартиру ему нашел издатель Байганг. В начале ноября он переехал. Расставание с Гофом и Кристианом Отто дается труднее, чем он ожидал. Сперва он поселился на Петерштрассе, как несколько лет назад, когда был студентом, затем около кладбища при церкви св. Николая. Теолог Абегг, навестивший его в мае 1798 года, так описывает квартиру: «Он живет на третьем этаже, рабочая комната выглядит очень скромно. У окна длинный стол; справа подставка из досок, на которой сверху донизу лежат папки, словно он адвокат. Библиотека очень скудная, книжные полки сразу у двери, и должного порядка на них нет».

Тут он сидит, знаменитый писатель, бледный и худой, в городе книг, который все же скорее город книготорговцев, чем книготворцев.

О расставании с Гофом он говорит как о конце молодости — в тридцать четыре года у него уже выпадают волосы. Он намеревается и в Лейпциге усердно работать, оставляя для посторонних только обеденные часы, с двенадцати до двух, и время после ужина, ибо ему остается «так мало жить и надо так много написать».

Но в полном суеты городе это удается с трудом. От рабочего стола его отвлекают театр, какого он еще никогда не видел, концерты, каких он еще никогда не слышал, но главным образом все более многочисленные знакомства. «Как зверей Адаму», представляют ему людей, и он никому не может отказать, не может отклонить ни одно из многочисленных приглашений. «Меня приглашают все, и каждый новый знакомый приводит за собой еще десять дураков». Он все воспринимает как приключение. Поначалу он наслаждается славой, ослеплен роскошью трапез, празднеств, балов. Его письма к Отто содержат длинные списки знаменитостей: Плантер, некогда восхищавший его учитель, Вайссе, которому он когда-то безуспешно показывал свои первые работы, Коцебу, Тюммель, капельмейстер Рейхардт, Шеллинг, профессора, книготорговцы и не в последнюю очередь издатели, стремящиеся понравиться модному автору. Но скоро это надоедает. «В похвалах нет счастья, в развлечениях — тоже нет». Он все. чаще жалуется, что не хватает времени, и тоскует по тихому Гофу так сильно, что пользуется первыми же каникулами брата, чтобы отдохнуть там. Но скоро опять окунается в суету. «Во время ярмарки у меня было столько посетителей, словно я выставлен напоказ и росту во мне либо два фута, либо восемь».

Но больше всего времени и сил отнимает Эмилия фон Берлепш. Его чувства к ней — кривая, она напоминает его отношения к другим женщинам такого склада. Начинается с восторженных дифирамбов. Он не может нахвалиться, помимо высоты ее духа, ее платонизмом, позволяющим ему насладиться ее «душой… не натыкаясь на углы и противоречия». «Это первая гениальная женщина, с которой сердце мое не знает моральных страданий».