Годы, воды, берега

Маститые рыболовы на своем веку припомнят всякое, самое необычайное. И все-таки, пожалуй, ни одному из них не снилось того, что приключилось со мной... ..."Лед тронулся". Телеграмма об этом волнующем событии весны заставила двинуться по маршруту Москва-Мантурово. Туда из Макарьева, вверх по Унже, на борту пароходика доставлена лодка - пловучий дом охотников и рыболовов. Так было подряд две весны. ..."Плыви мой челн по воле волн"... Унжи до самой Волги. Каждая заря на новом месте. Утро от вечера отделяет ночной рейс на лодке (10-15 километров). Путешественнику с ружьем и с удочками лучше нельзя и придумать. Неповторима красота пейзажей! Бессонные ночи апреля, до зари то на плаву, то у костра на лесном берегу. Форма одежды: ватник, валенки, шапка. И ни одной минуты тишины - неумолчно бьют в литавры сторожевые гусаки, охраняющие свои стаи. Они дожидаются здесь, пока оттают северные тундры, - двадцатых чисел мая. Обыкновенный день для нас - настоящая мука у костра, под усыпительным солнцем и хрустальной лазурью неба. В глазах темно, веки смыкаются на полдневном солнцепеке от усталости, от страстных переживаний охоты и рыбной ловли. Дремлется и от аппетитного обеда из дичи и ухи. Отменяется уже всякая форма одежды, кроме трусиков, - солярий у костра. Рыба не берет, селезни дремлют, и мы с ними живем одной жизнью. Вечерние запевы птиц - нам утренний будильник после денной "ночи", после "мертвых часов" младенчески беззаботного сна, самого покойного, без сновидений. Идеально лечебный сон у костра, под открытым небом, а плывущая по половодью Унжи лодка день за днем раскрывает перед нами таежные пейзажи левобережья, а на траверзе правого борта - луга и поймы. Нет. Никакой вид спорта никогда не сравнится с многоборьем рыболова-охотника. И никакие изнеженные прелести южных здравниц - курортов не заменят этого моциона. Лодку догоняют и на охотничьих остановках обгоняют наши попутчики-плотогоны. Так, по обыкновению, от Мантурова мы спускались до колхоза Шигари. Он один-единственный на наволочной земле левого берега у хвойной стены таежного леса. Не только охотники и рыболовы, но и плотогоны облюбовали это место как станцию для сна и отдыха: спать на ходу плота опасно. Остановить плот - не легкое дело, надо заранее высмотреть, выбрать тихий затон. Такое пристанище и было повыше колхоза. Плот подгонялся на быстрине перед тихой заводью ближе к берегу. Плотовщик, схватив рычаг на канате в виде деревянного сошника-крюка, сноровисто соскакивал на берег и начинал пахать, как сохой, землю, стараясь упором в подземные корни задержать плот в тихом месте течения. Обычно это удавалось: ведь левый берег лесной, коренистый... А однажды плотовщик начал пахать берег рычагом, а корней для опоры не оказалось. И плот потихоньку вышел из заводи на стрежень быстрой воды. На счастье, нашелся крепкий корень старого пня. Прочно зацепился крюк, канат натянулся, и плот, как еще никогда не бывало, остановился на быстрине и чуть притонул, захлестнутый напором волн. Вокруг плота - страшный водоворот, вода вскипает от всплесков. А на струе плещется крупная рыба, сверкает серебро ее чешуи... Сидели мы в это время за самоваром в семье колхозника, с которым я познакомился еще прошлой весной. Вошел к нам плотовщик, поздоровался, снял заплечную сумку с провиантом. Его пригласили к завтраку, он сел и вздохнул: - Ой, братцы, до чего же измаялся. Плот на быри, боюсь оборвется канат или расслабнут вицы. - Ничего, догоним на лодке, - утешил его наш хозяин. Плотовщик, будто у него отлегло от сердца, сказал: - И вот еще оказия: какая-то рыба так и лезет на плот, бултыхается кругом вперкувырку. И все норовит поверху. Нет ли у вас каких снастей на нее? Ну, сама выскакивает из воды, посмотрите, что делается... Мы вышли, посмотрели - правда. У плота била стая крупной рыбы. Диковинки здесь не было. Бревна на быстрине притонули ниже обычного, с неокоренной древесины водой смывало личинки и яички насекомых. Эта прикормка привлекала мелочь, мэльков, а за ними, видно, гонялись какие-то хищные рыбы. "Эх, спиннинг бы сюда", - подумал я. Но спиннинга не было: на утиные охоты я возил с собой дорожку. Достал я тогда ее из рюкзака и решил попробовать с плота. В мою затею не верили. Все вернулись в избу, опять сели к самовару. А мне захотелось скорее на плот, ведь кругом бойчится рыба, будто дразнит вывертами. В углу плота по быстрому течению распустил я бечеву дорожки с блесной; так и понесло ее поверху, далеко, на всю длину. Ждал и думал, что вряд ли кому доводилось так необычайно пользоваться дорожкой. Ведь и нарочно не поставишь так на стремнину фарватера плот, которому уготовано место в тихой пристани отлогого берега. Признаться, я сам не ожидал ничего путного. И рыба, как нарочно, буянила, вызывала: дескать, зря стараешься, безнадежно, таких рыбалок не бывает. Но уженье - недаром школа терпения: снасть в руке, и надежда в сердце теплится. Но в избе не верили: никто даже не вышел глянуть, как я рыбачу. Быстрая вода натягивала бечеву, течение выносило блесну кверху. Пожалуй, это хорошо, так и надо. Прошли еще минуты, и рука вдруг почувствовала толчок. Попробовал тащить на себя, против течения это трудно, зато приятно. Век живи, - не забыть этих волнующих мгновений, напряженной потаски большой рыбины, да еще против беспокойного течения вешней воды. Ходуном ходила бечева по сторонам, бойко металась рыба, а все-таки подтягивалась к плоту. Вот уже и на виду серебристый великан, никогда таких не видывал на своем крючке. То ли язь, то ли голавль. Как бы не ударить, не зацепить за бревна. Нет, благополучно поднял на плот. В обнимку прижал его к груди, хвост болтается ниже колен, на бегу он меня шатал, скорей в избу. К столу подошел: - Вот кто на твой плот бросался, - сказал я изумленному плотогону. Все встали из-за стола и рассматривали трофей. Потом я унес его и пустил в прудок, в большую колдобину, что образовалась на берегу после убыли половодья. Шереспер весил не менее пяти килограммов. От радости всего меня трясло, как в лихорадке. Дрожащими руками я снова распустил с плота всю дорожку. Вода влитом натянула бечеву, и блесна так хорошо заиграла на волнах. Не прошло десяти минут, как снова я почувствовал знакомый толчок. И снова в моих руках шереспер, точь-в-точь, как первый. Нижу, такая же рыбина извивается в воде. Вынес и ее на берег. Затем простоял на плоту до темноты - ни поклевки. Видимо, весь рыбий корм с бревен начисто смыло течением и косяк шересперов отступился: не стало для него привады. На рассвете плот снялся и ушел вниз, к Макарьеву. А я стал думать, как бы инсценировать на быри обстановку вчерашнего лова на дорожку. Пробовал на якорях-камнях укрепить колхозную лодку - снесло. Увеличил груз железными осями и другими тяжестями - лодка встала на месте плота. Дня три распускал дорожку, но без успеха. Очевидно, мой случайный успех зависел от прикормки с бревен плота.