Гоген в Полинезии

Он мгновенно убедился, что мечта и явь не совпадают. Если вспомнить, с каким жадным ожиданием он ехал, для него, наверно, было настоящим ударом вместо красивого селения с живописными хижинами увидеть шеренги лавок и кабаков, безобразные, неоштукатуренные кирпичные дома и еще более безобразные деревянные постройки, крытые железом. Конечно, если бы Гоген прибыл сюда вместе с Лоти, то есть лет двадцать назад, он застал бы более приглядное зрелище. Но после того как в 1884 году половину города уничтожил пожар, был принят закон, запрещающий строить дома из бамбука, пальмовых листьев и прочих легко воспламеняющихся материалов. Однако еще больше Гогена обескуражило, что полинезийцы ничуть не походили на голых Ев и диких Геркулесов, ради встречи с которыми, мечтая писать их и разделить с ними райскую жизнь, он обогнул половину земного шара. О фигурах женщин вообще нельзя было судить, ибо все скрывали длинные, широкие платья-мешки — такую моду ввели миссионеры. Чуть ли не еще более нелепо выглядело пристойное одеяние мужчин: что-то вроде юбочек из цветастого набивного ситца, белые рубахи на выпуск и желтые соломенные шляпы того самого фасона, который Морис Шевалье позже прославил на весь мир. Если говорить о внешних признаках, таитяне лишь в одном решительно противостояли цивилизации: почти все они ходили босиком.

Впрочем, и Гоген был одет совсем не так, как европейцы, которых привыкли видеть таитяне, — ни мундира, ни белого полотняного костюма, ни черного сюртука, ни даже тропического шлема. Глядя на его женственно элегантную прическу и шляпу, они приняли Гогена за европейского маху. Так называли здесь гомосексуалистов-трансвеститов, которых на Таити было довольно много и которых осуждали одни миссионеры. Можно даже сказать, что маху пользовались уважением и популярностью не только как сексуальные партнеры, но и как домашние работницы, умеющие отлично стряпать, стирать и шить.

По случаю раннего часа никто в городе не видел, как подходил «Вир», поэтому на пристани не оказалось никого из представителей местной власти. Отелей в Папеэте в 1891 году не было. И Гоген стоял совершенно растерянный в окружении хихикающих островитян. Наконец прибежал запыхавшийся лейтенант, чтобы приветствовать самого знатного пассажира, а именно капитана Сватона, присланного на Таити на должность командира местного гарнизона. Так как Гоген прибыл в обществе Сватона, молодой лейтенант Жено учтиво пригласил его к себе; дом Жено стоял всего в нескольких стах метрах от пристани. Таитяне пошли за ними и столпились у калитки, продолжая пялиться на европейского маху, так что лейтенанту пришлось прогнать их[40].

Самым высокопоставленным лицом на острове считался король Помаре V. Но Гоген несомненно знал (а если не знал, то его просветил лейтенант Жено), что настоящим и почти единоличным правителем был французский губернатор. И как только открылась губернаторская канцелярия, он пошел туда, чтобы предъявить свое рекомендательное письмо и постараться получше использовать его. Он увидел небольшого роста мужчину лет пятидесяти, с бакенбардами, очень смуглого, но с чисто европейскими чертами лица, так что не родись Этьен-Теодор-Мондезир Лакаскад на негритянском острове Гваделупа, даже его врагам не пришло бы в голову называть его мулатом (илл. 21). К несчастью для губернатора, он нажил себе много врагов, а манеры его производили смешное впечатление. Беспристрастный свидетель, американский историк Генри Адаме, пишет о нем: «Он был очень любезен, засыпал нас кучей приглашений, которых мы не могли принять, выпаливал фразы, полные какой-то японской смеси подобострастия, покровительственности и подозрительности»[41]. Кстати, Генри Адаме, который попал на Таити, совершая на досуге кругосветное путешествие, покинул Папеэте всего за четыре дня до прибытия Гогена. С ним вместе путешествовал его лучший друг, художник Джон Лафарж, которого не без основания называли «американским Пюви де Шаванном».

Поль Гоген тоже восхищался Пюви де Шаванном; он, наверно, и с Генри Адамсом нашел бы общий язык, так как оба были не в ладах с цивилизацией и всегда мечтали о более гармоничной жизни.

Как Генри Адаме, так и Джон Лафарж отличались наблюдательностью и хорошо владели пером; между прочим, в их письмах и книгах можно найти чрезвычайно интересный рассказ о Роберте Луисе Стивенсоне, с которым они повстречались на Самоа. Задержись они на Таити чуть дольше или попади они туда чуть позже, мы, наверно, располагали бы тем, чего нам теперь так недостает: глубоким психологическим портретом Гогена и квалифицированным отчетом о его творческих взглядах и работе в первое время пребывания на острове.