Гоген в Полинезии

многочисленных законов, которые, будучи изданы правительством в Париже для

метрополии автоматически распространялись на колонии, где все было по-другому. Так

или иначе, Гоген не упустил великолепной возможности побичевать «диктаторские

методы проконсула» и подчеркнуть, что на островах есть лишь один разряд людей, к

которым приложимо определение «бродяги», - протестантские миссионеры. Против них,

продолжал он, оправданы самые строгие меры, ибо эти преступные лица,

«маскирующиеся под религиозных пуритан», не только набивают свои карманы деньгами,

вымогаемыми у туземцев, но и нагло ведут антифранцузскую пропаганду. Задыхаясь от

возмущения, Гоген гневно заключал: «Вот где подлинное и опасное бродяжничество, но на

него наши правители склонны закрывать глаза. Вот мысль, которую мы желали высказать,

не очень надеясь, что кто-нибудь с ней посчитается, так как отлично известно, - когда

ветер дует из Лондона или Женевы, некоторые лица своим первым долгом считают борьбу

против католической религии». Трудно представить себе более решительный пересмотр

взглядов, которые он три года назад с не меньшим жаром и красноречием провозглашал в

своем пространном эссе о современном духе и католической церкви.

Главный враг партии, губернатор Галле, невольно помог сделать дебют Гогена в роли

редактора «Ос» особенно примечательным. Невзирая на нападки, он продолжал свою

реформаторскую деятельность и в середине февраля перекроил торговую палату по

образцу генерального совета. Гоген оправдал оказанное ему доверие. В рекордно короткий

срок (всего через пять дней!) он выпустил экстренный номер на одной полосе, поперек

которой самым крупным шрифтом было набрано: «ТОРГОВАЯ ПАЛАТА

РАСПУЩЕНА!». Текст был остроумнее заголовка. Метко окрестив губернатора «мсье

Долгорукий», Гоген ловко намекнул, будто Галле думал лишь о том, чтобы отомстить

заправилам католической партии. Статья заканчивалась предупреждением: «Мсье

Долгорукому полезно было бы поразмыслить над старой поговоркой: повадился кувшин

по воду ходить - там ему и голову сломить!»

Время и место не позволяли как следует развить эту тему в экстренном номере, и весь

очередной, мартовский номер Гоген тоже посвятил разоблачению подлых мотивов

губернатора Галле. Почти всю первую полосу занимала подписанная передовица, где

реформы губернатора назывались «сплетением алогичных противоречий», а их автор

«деспотическим самодуром». Впрочем, тут же Гоген, используя оригинальное сравнение,

не совсем последовательно заявлял, что деспотизм Галле «пугает лишь воробьев, это

похоже на человека, который, боясь одиночества, громко поет ночью». На следующей

полосе была своего рода вторая передовица; здесь Гоген уточнял, в чем состоят смертные

грехи губернатора: он-де душит «всякий прогресс, всякую свободу и всю торговлю

колонии».

Из номера в номер Гоген продолжал беспокоить такими атаками действительных и

мнимых противников католической партии. По-моему, в оценке этих статей не может быть

двух мнений: они очень скучны и однообразны. Только два раза он отвлекался от нудных

вопросов местной политики. В первом случае попросту оживил номер коротким

анекдотом:

«Когда я пьян (прошу простить), я становлюсь шутником. И вот однажды, проходя

мимо величественного здания Французской Академии, я вздумал заглянуть к привратнику.

Напустив на себя подобающую важность, я спросил почтенного Цербера:

- Мсье Золя здесь?

На что он еще более важно ответил:

- Мсье Золя никогда не войдет в Наш Дом».

Во втором случае Гоген наконец обратился к предмету, представляющему более

широкий интерес и частенько обсуждаемому до сих пор: сделали ли успехи техники нас

более счастливыми. Так как Гоген здесь, похоже, говорит то, что думает, стоит привести

характерные выдержки:

«Нам говорят, что за последнее столетие мы распространили цивилизацию, достигли

нового прогресса и т. д. Допустим даже, что это верно - к чему тут столь гордо

употреблять слово «мы»? Так и подмывает спросить: «Кто это - вы?» Как и я, вы ничто.

Завершив роскошное гуманитарное образование, мы являемся на свет, словно гусеницы,

превратившиеся в бабочек, - блестящие субъекты, сверкающие с ног до головы, способные

толковать обо всем на свете. Но это, увы, попросту означает, что мы страшные глупцы.

Все создано исключительными людьми. Один лишь бог творит гения, а гений двигает

нас вперед. Вот почему великий художник сказал на похоронах Пастера:

«Сколько времени понадобится природе, чтобы создать новый мозг, равный этому?»

Со времен Менеса до христианской эры, в ту варварскую эпоху, когда никто и не

помышлял о том, чтобы просвещать народ, как развивался Египет? Страна вся, от края до

края стала одним огромным памятником, который кажется созданным не людьми, но

богами.

Возьмем, к примеру, Эйфелеву башню - вправду ли она олицетворяет прогресс по

сравнению с Иерусалимским храмом? Но ведь у нас есть велосипеды и автомобили,

возразит кто-нибудь. Конечно, и они, бесспорно, новое явление. Но сколько предметов и

сколько секретов производства утрачено? Скажем, закалка бронзы, металла куда более