Гоголь. Мертвая душа

– Одно другому не помеха, – произнес Гуро нравоучительно. – Можно быть прекрасным и признанным писателем, но своего человеческого предназначения так и не выполнить. И в этом случае конец будет жалок или страшен... или тем и другим одновременно. Судьба карает тех, кто не использовал свой талант в полной мере.

– Об этом Христос говорил. В притче про человека, зарывшего талант в землю...

– Да, Христу было многое открыто, и в проницательности ему не откажешь.

Замечание показалось Гоголю настолько возмутительным, что он позволил себе огрызнуться:

– Не богохульствуйте, Яков Петрович!

Гуро бросил на него полунасмешливый, полупрезрительный взгляд:

– Я, сударь, достиг того счастливого положения, когда за редкими исключениями могу позволить себе высказывать любые воззрения. В отличие от подавляющего большинства людей, вынужденных скрывать свои мысли за придуманными идеалами. Знаете, почему вы не любите правды? Потому что сами не решаетесь говорить ее.

Гоголь почувствовал себя так, будто его отхлестали по щекам. Забившись в угол, он привалился к стенке плечом, скрестил руки на груди и уткнулся носом в накидку.

– Вот так всегда, – констатировал Гуро. – Стоит задеть вас за живое, как вы прячетесь в панцирь, как улитка. Вот же натура! Если не согласны, сударь, то спорьте! Отстаивайте свою точку зрения!

Неожиданно для себя и для спутника Гоголь сел прямо и подался вперед, упершись ладонями в расставленные колени.

– Хорошо, – произнес он с вызовом. – Я скажу. Вы, Яков Петрович, кичитесь своими возможностями перед людьми, которые не способны ответить вам в силу своего положения. Это бесчестно.

– Правда? Вы так считаете? Тогда объясните мне, кто поставил их в это положение?

– Как кто?! – растерялся Гоголь. – Судьба. Миропорядок. Условия рождения, ну и прочие... Прочие...

– Отговорки, – безапелляционно произнес Гуро, прежде чем прозвучало обтекаемое слово «обстоятельства». – Вы, сударь, должны признать, что либо человек является творцом своей судьбы, либо его жизнью распоряжается Всевышний.

– Господь одарил нас свободой выбора!

– А! Прекрасно. В таком Случае и господин Туков, и Черногуб, и дочь его, и ваш друг-поручик, и вы сами – все пришли к тому, к чему пришли, сами. Почему же я должен уважать или жалеть тех, кто не имеет ума или решимости занять достойное место под солнцем или защитить себя?

– Вам легко рассуждать! – выкрикнул Гоголь.

– Ошибаетесь, мой друг! – весело возразил Гуро. – Рассуждать как раз сложно. Легко не рассуждать, чем и занимается большая часть людей.

– Вы родились в семье, давшей вам образование, воспитание и средства для успешной карьеры, тогда как какой-нибудь простолюдин, пусть даже мещанин, вынужден с детства заботиться о хлебе насущном, вместо того чтобы читать, творить, вращаться в обществе.

– И опять заблуждение! Я всего добивался сам, мой друг. Меня растили дядюшка и тетушка, которые ненавидели меня и терпели лишь для того, чтобы не лишиться наследства, назначенного моим отцом. Я знал голод и холод, меня унижали и даже поколачивали. Но это лишь закалило меня и сделало сильнее.

Гуро больше не улыбался, он был предельно серьезен, потому что, как нетрудно было догадаться, для него была крайне важна затронутая тема.

– И вот я вырос, и добрался через тернии к звездам, и достиг многого из того, о чем мечтал, и совершил много крайне полезных дел для общества, – продолжал он, полузакрыв глаза и позволив запрокинутой голове свободно болтаться в такт тряске. – И передо мной оказывается какой-то двурушник, изменник и мерзавец. По-вашему, я должен выказывать свое почтение ему или его семейке, которая живет на украденные им средства? Или обливаться слезами при виде попрошайки, отморозившего ноги по пьяни и теперь живущего за счет других?

– Ваши рассуждения, сударь, противоречат христианскому учению, – упрекнул Гоголь.

– Покажите мне хотя бы одного человека, который соблюдает заповеди Христа, тогда поговорим, – отрезал Гуро.

– Может быть, вы и в Бога не веруете?

– Может быть. Во всяком случае, в того бога, которого придумали себе вы.

– Вот я и поймал вас на противоречии, Яков Петрович! – обрадовался Гоголь. – Я не в первый раз слышу от вас высказывания нигилистического и откровенно атеистического толка. Вы даже бравируете этим. Тогда объясните мне, такому темному и суеверному, куда и зачем мы едем?

С победным видом он забросил ногу на ногу и стал ждать ответа от спутника. Вопрос казался ему неотразимым, как прямой удар шпаги. Туков, приведенный из подвала после общения с Малютой, сделался весьма словоохотливым и был готов откровенничать обо всем и обо всех, лишь бы его не вернули обратно в комнату С жаровней, дыбой и множеством железных инструментов различного назначения. Он сдал всех, кто покрывал безобразия, Творившиеся в Бендерах, и Гоголь по просьбе Гуро записал их фамилии, чины и должности. Однако же тем пауком, который сплел эту чудовищную паутину, являлся все же Верховский, так что в первую очередь следовало заняться его персоной.