Гоголь. Страшная месть

…Недаром говорят, что мысль материальна. Стоило минуточкой доли Языкову обратиться мысленным взором своим к ужасающему всаднику, как вечером того же дня в далекой Полтавской губернии, в Сорочинском уезде, на вершине большой горы, названной в народе Диканькой, собралось много женщин. Все как одна одеты были во все белое и стояли вкруг разведенного в середине поляны, что венчала вершину горы, высокого костра. Непонятные темные словеса вырывались из уст их, а возле самого огневища пыталась вырваться из пут молодая девица с затянутым кляпом ртом. Ужас происходящего и осознание того, что далее с ней случится нечто еще более страшное, выбивал из нее последние остатки разума. Голоса женщин нарастали и обретали все большую силу, а костер взмывал и взмывал ввысь, так высоко, что, казалось, доставал до крон самых больших вековых деревьев, что росли здесь в большом количестве. Скоро ветки их стали хрустеть и ломаться – так не бывало даже при сильных порывах ветра. Словно стая медведей пробиралась из чащи леса на поляну, влекомая зовом непонятных славословий.

Наконец перед глазами обезумевшей от страха девицы предстал он. Огромная черная лошадь, как будто огнедышащая, с красными сверкающими глазами, несла на спине своей огромного, нечеловеческого роста всадника. Одет он был в древние латы, исписанные на латыни, из-под которых виднелась белая плащаница – подобие той, что носили во времена Пилата Понтийского. На голове его был башлык такой же кипельно белой материи, из-под которого совсем не видно было его лица. Наверное, оно и к лучшему – ведь встреться человеком лицом к лицу со своей смертью, с абсолютным вселенским злом, то можно сразу отдать Богу душу. А душа девицы в тот вечер нужна была всаднику.

Рука его – а вернее, кость с ошметками кровоточащего мяса, – сжимала в руке гнутый сатанинский ятаган, какие носили турецкие янычары да ляхи, чьи нашествия навсегда запомнит Полтавщина. Замерли голоса, когда он вознес его над трепыхавшейся в последних отчаянных попытках освободиться дворовой девкой, а потом резко обрушил на нее, разрубая невинное тело пополам. Кровь ее стекла по проделанному в лежаке – большой, грубо обтесанной доске – желобу в стальной сосуд, что стоял неподалеку. Дождавшись, когда части тела посинеют, оставшись без живительной влаги, всадник взвалит убитую в седло и унесется с бешеной скоростью туда, откуда только что пришел – в самую пучину ада.

Глава вторая. Петербургские тайны

Обратную дорогу из дома Хомякова Языков проделал буквально полугалопом. В голове его беспрестанно крутились сказанные сестрой слова, он сопоставлял все, что засвидетельствовал сейчас в доме и то, что услышал несколько недель назад от метавшегося в горячке по съемной квартире Гоголя, который не так давно открыл для себя тайну собственного происхождения. Он только что вернулся из Полтавы, где целая череда убийств потрясла маленький и тихий городок Сорочинцы, в котором жила его мать. Поначалу следствие, которое вел сам Гоголь и его близкий друг Данилевский, следователь Третьего отделения, подозревало в их совершении дядьку писателя, Ивана Яновского. На его причастность указывали все добытые доказательства, да и с ним самим в канун задержания случилось нечто, что подтвердило результат поисков – кажется, он покончил с собой. В общем, следствие закончилось достаточно быстро. Вот только самого Гоголя его результаты не удовлетворили. Он вернулся с четким осознанием своей собственной причастности к ритуальным убийствам девушек, включая свою покойную сестру Александру. При этом, по его словам, сам он не был их исполнителем – их совершал всадник. Тот самый всадник, который откуда ни возьмись появился на пороге комнаты, в которой сравнительно недавно и сам Гоголь, и Языков совершали литургический обряд. Не только двое приятелей, но и остальные члены посещаемой ими секты «Мученики ада» видели его появление, но никто толком не понимал – действительно ли это Лонгин, убивший Христа, или просто нанятый председателем общества актер. Никто не понимал и цели его визита, и истинной подноготной его появления в маленькой петербургской комнате в ночной час. Однако, как видно, появление его произвело на Николая Васильевича столь сильное впечатление, что он стал ассоциировать всадника и с теми ужасными событиями, что произошли на его родине.

–Говорю тебе, это был всадник, он… Он буквально на моих глазах зарубил Ивана Яновского, и основную часть кровавых убийств в Диканьке тоже совершил именно он!

–Погоди. А как же Иван? Ведь в отчете следствия сказано…

–Именно. Иван, возможно, был как-то причастен к убийствам своей дочери и Хомы Брута, несчастного бурсака, которому повелел читать по ней отходные. А остальные жертвы – вне всякого сомнения, на совести всадника!..

–Меж тем, к делу, как я понимаю, выводы подобного рода не пришьешь?