Гоголь в Москве (сборник)

Дом Аксаковых с начала 1840-х годов становится одним из центров славянофилов. С. Т. Аксаков не принимал активного участия в возникшей идейной борьбе, но его сыновья Константин и позднее Иван были одними из лидеров этого реакционного течения. Теми же интересами жили и дочери С.Т. Аксакова. Все это создавало ряд преград в развитии отношений Гоголя с семьей Аксаковых. Эти отношения были в значительной мере подорваны также изданием К.С. Аксаковым брошюры «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души», в которой он пытался исказить обличительную сущность творчества Гоголя. «…Он опозорился в глазах света на мне», – писал в связи с этим Гоголь 22 декабря 1844 года24. В конце жизни Гоголя его отношение к К.С. Аксакову нередко носит характер резко выраженной враждебности, в чем сам К.С. Аксаков признается в письме к брату Ивану: «Столкновения мои с Гоголем часто неприятны; в его словах звучит часто ко мне недоброжелательство и оскорбительный тон»25. Но, отгораживаясь от сектантской узости и чуждых ему идейных взглядов К.С. Аксакова, Гоголь в лице его отца, С.Т. Аксакова, всегда ценил тонкого и наблюдательного художника-реалиста.

В 1839 году, как вспоминает И.И. Панаев, «Аксаковы жили… в большом отдельном деревянном доме на Смоленском рынке. Дом… был битком набит дворнею. Это была… патриархальная, широкая, помещичья жизнь, перенесенная в город… Дом Аксакова и снаружи и внутри по устройству и расположению совершенно походил на деревенские барские дома; при нем были обширный двор, людские, сад и даже баня в саду»26 [11] .

По свидетельству С. Т. Аксакова, Гоголь в доме Требинова «бывал у нас почти каждый день и очень часто обедал»27.

Во вторник 17 октября С. Т. Аксаков писал своим сыновьям: «В прошедшую субботу (то есть 14 октября. – Б. З.) Гоголь читал у нас начало комедии «Тяжба» и большую главу из романа (вероятно, «Мертвые души»). И то и другое – чудные созданья!.. он так читает или, лучше, играет, как никто! Лучшие актеры, мне известные, перед ним – ученики в театральном искусстве»28. К.С. Аксаков, сообщая своим братьям об этом же чтении, отмечал, что в числе собравшихся был «Панаев… Наконец приехал Гоголь, с ним Нащокин и М.С. (Щепкин)»29.

И. И. Панаев в своих воспоминаниях описал оригинальность приемов гоголевского чтения. Очевидно, чтобы более сконцентрировать внимание слушателей, Гоголь, несмотря на данное обещание, долго отказывался, «…нехотя подошел к большому овальному столу перед диваном, сел на диван, бросил беглый взгляд на всех, опять начал уверять, что он не знает, что прочесть, что у него нет ничего обделанного и оконченного… и вдруг икнул раз, другой, третий… Дамы переглянулись между собою, мы не смели обнаружить при этом никакого движения и только смотрели на него в тупом недоумении.

– Что это у меня? точно отрыжка? – сказал Гоголь и остановился.

Хозяин и хозяйка дома даже несколько смутились… Им, вероятно, пришло в голову, что обед их не понравился Гоголю…

Гоголь продолжал:

– Вчерашний обед засел в горле, эти грибки да ботвиньи! Ешь, ешь, просто черт знает, чего не ешь…

И заикал снова, вынув рукопись из заднего кармана и кладя ее перед собою… «Прочитать еще «Северную пчелу», что там такое?…» – говорил он, уже следя глазами свою рукопись.

Тут только мы догадались, что эта икота и эти слова были началом чтения драматического отрывка, напечатанного впоследствии под именем «Тяжбы». Лица всех озарились смехом… Щепкин заморгал глазами, полными слез…

…Восторг был всеобщий; он подействовал на автора.

– Теперь я вам прочту, – сказал он, – первую главу моих «Мертвых душ», хотя она еще не обделана.

…Все были потрясены и удивлены. Гоголь открывал для своих слушателей тот мир, который всем нам так знаком и близок, но который до него никто не умел воспроизвести с такою беспощадною наблюдательностью…

После чтения Сергей Тимофеич Аксаков в волнении прохаживался по комнате, подходил к Гоголю, жал его руки и значительно посматривал на всех нас… «Гениально, гениально!» – повторял он»30. Вспоминая этот день, С. Т. Аксаков впоследствии писал: «Мы услышали первое чтение первой главы «Мертвых душ». Это был восторг упоения, полное счастие, которому завидовали все, кому не удалось быть у нас во время чтения; потому что Гоголь не вдруг стал читать у других своих знакомых»31.