Гоголь в Москве

Последнюю неделю своего пребывания в Москве Гоголь ежедневно бывает у Аксаковых. Из их же дома должен был состояться и отъезд. «Гоголь с сестрой своей Лизой был с моими детьми в театре… Гоголь с сестрою ночевали у нас.

На другой день, 18 мая, после завтрака, в 12 часов, Гоголь, простившись очень дружески и нежно с нами и с сестрой… сел с Пановым в тарантас, я с Константином и Щепкин с сыном Дмитрием поместились в коляске, а Погодин с зятем своим Мессингом — на дрожках, и выехали из Москвы…

На Поклонной горе мы вышли все из экипажей, полюбовались на Москву; Гоголь и Панов, уезжая на чужбину, простились с ней и низко поклонились. Я, Гоголь, Погодин и Щепкин сели в коляску, а молодежь поместилась в тарантасе и на дрожках. Так доехали мы до Перхушкова[18], т. е. до первой станции. Дорогой был Гоголь весел и разговорчив. Он повторил свое обещание… что через год воротится в Москву и привезет первый том „Мертвых душ“, совершенно готовый для печати… В Перхушкове мы обедали… после обеда мы сели по русскому обычаю… Гоголь прощался с нами нежно, особенно со мной и Константином, был очень растроган, но не хотел этого показать. Он сел в тарантас с нашим добрым Пановым, и мы стояли на улице до тех пор, пока экипаж не пропал из глаз. Погодин был искренно расстроен, а Щепкин заливался слезами… На половине дороги, вдруг откуда ни взялись, потянулись с северо-востока черные, страшные тучи и очень быстро и густо заволокли половину неба и весь край западного горизонта; сделалось очень темно, и какоето зловещее чувство налегло на нас.

Мы грустно разговаривали… но не более как через полчаса мы были поражены внезапною переменою горизонта: сильный северо-западный ветер рвал на клочки и разгонял черные тучи, в четверть часа небо совершенно прояснилось, солнце явилось во всем блеске своих лучей и великолепно склонялось к западу», — так в картинном описании природы передает С. Т. Аксаков свои чувства от грустных минут прощания с Гоголем45.

8

Трудные дни ожидали Гоголя за границей. С лихорадочным жаре продолжал он работу над «Мертвыми душами». «Работа — моя жизнь, говорил он П. А. Плетневу. — Не работается — не живется»1. Творческий труд становится для него всем: исполнением призвания, средством существования, даже единственной возможностью расплаты с долгами. Но сильное напряжение настолько подрывает его силы, что он тяжко заболевает, считает себя умирающим и даже пишет завещание. Перенесешь болезнь губительно отразилась на Гоголе. «1841 год был последним годом его свежей, мощной, многосторонней молодости…» — пишет П. В. Анненков, живший с Гоголем вместе в Риме и переписывавший там набело «Мертвые души»2.

Материальные невзгоды ставят его буквально в трагическое положение. «У меня почти дыбом волосы, как вспомню, в какие я вошел долги», — вырывается у него в письме С. Т. Аксакову. И обращается к нему и Погодину: «Вы вместе с ним сделаете совещание, как устроиться лучше. Я теперь прямо и открыто прошу помощи, ибо имею право и чувствую это в душе, — говорит он, имея в виду свой труд над „Мертвыми душами“. У меня все средства истощились уже несколько месяцев. Для меня нужно сделать заем»3. Единственный выход в этих обстоятельствах он видит во втором издании «Ревизора», в чем и просит принять на себя все хлопоты С. Т. Аксакова. Но последний, подавленный смертью одного из младших сыновей, вынужден был передать это поручение Погодину.