Гоголь в тексте

Свет во тьме, свет, делающий ночь чем-то другим, чем ей положено быть в «норме»: описывается ночь, а видно все, как днем. И главное, все блестит каким-то особым нереальным блеском. Как в «Страшной мести»: «…далеко блестят горы и Днепр. А за Днепром синеют леса. Мелькает сверху прояснившееся ночное небо». Небо «мелькает» – значит, облака бегут, однако главное опять-таки в необычности состояния: на улице ночь, а видно все – и блестящие горы и синие леса. Поменьше масштабом, но та же по смыслу картинка в «Майской ночи…». В ночном мраке еще «более, еще лучше блестят при месяце толпы хат; еще ослепительнее вырезываются из мрака их стены». «Блестящие» стены, может быть, и преувеличение, обмазанная известью глина вряд ли блестит, однако таков гоголевский взгляд: он видит именно это невероятно четкую контрастную картину – белые блестящие дома на фоне черной ночи. Через несколько страниц Гоголь описывает лицо Ганны, которое «при свете месяца блистало», в ночной сцене в «Вие» выведена русалка, «вся созданная из блеска и трепета»», а в уже упоминавшейся «Майской ночи…» свойство блеска перенесено на всю ночь, на все пространство: «ночь казалась (…) еще блистательнее». Вроде бы, о ночи естественно сказать «еще темнее», а здесь не просто «блистательно», а «еще блистательнее». Опять, как мы видим, речь идет не о том, что среди ночи можно что-то рассмотреть, а об освещении нереальном, неправдоподобно ярком. Как в «Ночи перед Рождеством», где в самом начале упомянута зимняя «ясная ночь», а затем Чуб произносит главные для нашей темы слова: «Нарочно, сидевши в хате, глядел в окно: ночь – чудо. Светло; снег блещет при месяце. Все было видно, как днем».

Но если ночью все видно, как днем, то это действительно «чудо». То есть, не только что-то «красивое», но и сверхъестественное, волшебное, как сказал бы Гоголь, «наводящее изумление». Так изумлен был кузнец Вакула, когда ехал по вечернему Петербургу: «Боже ты мой, какой свет! – думал про себя кузнец, – у нас днем не бывает так светло» (вспомним еще раз, как вынужден был зажмуриться Чичиков, когда вошел в ярко освещенную залу в доме губернатора). И хотя в двух последних случаях нет ничего мистического, – все решили иллюминация и освещение, – сам факт нереально яркого света, света, превращающего большое темное пространство в ярко освещенное, вполне очевиден. Создается ощущение, что все эти картины превращения тьмы в блеск, ночи в день не случайны, что Гоголь знает, о чем пишет и зачем ему это нужно.

Знал об этом и Хома Брут, когда стоял посреди пустой ночной церкви рядом с гробом панночки. «Надо сделать так, чтоб видно было, как днем» – подумал Хома и начал зажигать одну свечу за другой, пока вся церковь не осветилась. «Страшна освещенная церковь ночью, с мертвым телом и без души людей». Значит не только «чудной», прекрасной может быть ночь, как это было в расцвеченном фонарями и иллюминацией Петербурге или перед Рождеством в Диканьке. Она может быть и страшной, хотя бы и наполненной ярким светом. Все дело в том, какие события в этой ночи происходят. Бал, фейерверки или ясная Рождественская ночь с месяцем – это одно, а пустая, залитая светом свечей ночная церковь с гробом посередине – совсем другое.

* * *

Если мрак есть отсутствие света, то можно ли сказать, что свет – это отсутствие мрака? И можно ли, связав свет с благом, сказать то же самое о тьме и зле: тьма – это отсутствие света, но разве зло – это просто отсутствие блага? Вопросы подобного рода имеют долгую историю и не имеют однозначных ответов. Хотя бы потому, что тень, а в пределе своем – ночь, существуют благодаря тому, что свет, наткнувшись на непрозрачный предмет, рождает тень. Старый пример с маленькой свечкой, которой довольно, чтобы осветить мрак и быть видимой среди этого мрака, говорит в пользу силы или активности света. Иначе говоря, свет существует, обладает сущностью, тогда как тьма ею не обладает и живет лишь отсутствием света; поэтому можно сказать «источник света», но нельзя сказать «источник мрака».

До открытия астрономами «черных дыр» так оно и было, однако теперь само знание о том, что существуют силы, способные поймать, спря тать свет в себе, заставляет взглянуть на проблему несколько иначе: впрочем, кто знает, может быть, внутри этих самых дыр все блистает? Гоголь о «черных дырах» ничего не знал, однако силу, спрятанную в темноте ночи, ощущал всем своим существом. Точнее, не просто в темноте (она Гоголю не интересна), а именно в ночи, то есть особом, противоположном дню времени суток, когда «по правилам» ничего не должно быть видно и тем не менее все прекрасно видно. С точки зрения онтологической поэтики, такого рода предпочтения могут быть продиктованы какими-то глубинными причинами, суть которых к области культуры и идеологии не сводится: свое слово сказала здесь и природа.