Гоголь в тексте

Психологически человек соотносит определенное время суток (и это поддерживается различными формами культуры) с периодами своей жизни – детством, молодостью и старостью, которым соответствуют утро, день и вечер. Нелепо требовать, чтобы кто-то любил или не любил то или другое время суток. Кому-то близок тихий благостный вечер, кому-то сумрак ночи и ее таинственный свет. Предпочтения такого рода в принципе внеидеологичны, они – природны, то есть продиктованы особенностями психо-телесной организации личности и отвечают каким-то ее внутренним – в прямом смысле слова – потребностям. Гоголь, всю жизнь по-особому ощущавший присутствие смерти, как будто искал для себя спасения в том времени суток, когда это тягостное ощущение-ожидание было бы каким-то образом снято или хотя бы ослаблено. Утро Гоголь практически не фиксирует – ни в сочинениях, ни в переписке. Время дня – срединное время жизни – поражено для Гоголя в самом его пике: это ужас и уныние «беса полуденного» – то, что он впервые почувствовал еще в детстве и более никогда не забывал. Время вечера и заката солнца Гоголь, если придерживаться взятой линии, избегает потому, что оно ассоциируется с концом жизни и приходом смерти. Отсюда – стойкое нежелание Гоголя описывать время света вечернего (он его как будто вынужденно пережидает и даже торопит). Что же касается ночи, то есть времени, которое, согласно традиционно сложившейся схеме, соответствует фазе смерти, то именно здесь, как ни странно, появляется возможность для «маневра», поскольку символизирующая смерть темнота оказывается весьма условной (темнота рождает). Умерев вечером, можно возродиться в ночном блеске и свете.

Или даже еще проще и понятнее, если перейти на язык простодушных аналогий: ночью весь мир засыпает, все, что днем двигалось, звучало, играло разноцветными красками, ночью затихает, а сам мир становится черно-белым. Смерть человеку непонятна и отвратительна. А вот такая картинка понятна и нестрашна. Это как будто смерть понарошку, смерть, в которой можно продолжать жить: ведь ночью не обязательно спать, а можно выйти ночью из дома и прогуляться в этом странном мире, где от деревьев, как днем, падают на землю тени и где светло так же, как днем.

Помимо логики метафор и аналогий есть, здесь и что-то природное. Стремление, тяга к ночному свету может быть связана с предпочтениями врожденными, и если они не вступают в противоречие с требованиями общественной идеологии и морали, то никаких вопросов об ответственности за любимое или нелюбимое время суток, конечно же, не возникает. Человек этого просто не замечает. Другое дело, когда интуиции природные, чувственные накладываются на установления идеологические и входят с ними в известное противоречие. Возможно, в случае Гоголя мы как раз и имеем дело с положением, когда одно не то чтобы явно противоречит, но все же как-то расходится с другим. Гоголевская тяга к ночи (то есть фактически к времени мрака и отсутствия света) в некотором смысле противоречила духу христианского мирочувствия, во всяком случае, в его «официальной» огласовке. Надо умиляться свету закатного вечера, а подлинный восторг вызывает свет ночной. Естественным выходом из создавшегося положения может быть компромисс, а именно поиск такого варианта, в котором противоположности были бы каким-то образом примирены. Необходимо было переосмыслить сам статус ночи, и этот статус был пересмотрен: ночь осветилась потоками нереально яркого света, стала светлой, как день. Природное чувство и мистическая интуиция, таким образом, примирились, наложились друг на друга, дав все эти потрясающие ночные картины, которыми полнятся гоголевские сочинения.