Гоголь в воспоминаниях современников

-- Ударьте лихом об землю, -- продолжал он, ложась на спину, -раскиньтесь вот так, как я, поглядите на это синее небо, то всякое сокрушение спадет с сердца и душа просветлеет.

Я последовал его совету; и действительно, едва протянулся и взглянул на небо -- раздражение мое притупилось и мне захотелось спать.

-- Ну что? -- спросил Гоголь после минутного молчания, -- что вы теперь чувствуете?

-- Кажется, лучше, -- отвечал я, закрывая глаза.

В этом положении фантазия как-то сильнее разыгрывается, в уме зарождаются мысли высокие, идеи светлые -- не правда ли?

-- Да, сильно клонит ко сну, -- пробормотал я, погружаясь в дремоту.

-- Не прогневайтесь, я вам не дам спать; чего доброго, оба заснем и проспим до вечера, а между тем возьмут лодку: что мы тогда будем делать? Кричать, как Пульхерия Трофимовна: "ме... ме..."

Он с неимоверным искусством представил в лицах заобеденную сцену и так меня рассмешил, что сон мой совершенно отлетел.

-- Долго ли вам еще оставаться в лицее? -- спросил я.

-- Еще год! -- со вздохом отвечал Гоголь. -- Еще год!

-- А потом?

-- Потом в Петербург, в Петербург! Туда стремится душа моя!..

-- Что вы, в гражданскую или военную думаете вступить?

-- Что вам сказать? В гражданскую у меня нет охоты, а в военную -храбрости.

-- Куда-нибудь да надо же; нельзя не служить.

-- Конечно, но...

-- Что?

Гоголь молчал. Через несколько минут я сделал ему вопрос, ответа не было: он заснул. Мне жаль было его будить, и я, следуя данному совету, устремив взор в голубое небо, задумался. Мысли мои развернулись, воображение указало цветущую перспективу моего будущего; ощущения неиспытанные посетили мое сердце, осветили душу. В первый раз я так замечтался: как мне было весело, отрадно, фантазия моя окрылилась и увлекла меня в неведомый мир. Чего не перечувствовал я в те минуты и чего не посулило мне мое будущее!.. Приводя теперь на память минувшие грезы, невольно вспоминаю мое бесцветное прошедшее, горестное, безотрадное. При первом вступлении на поприще службы у меня, как говорится, крылья опустились: не до летанья было. Мне объявили, что я даже стоять не умею и на восемнадцатом году от рождения начали учить стойке. Выучив стоять, как подобает человеку, на двух ногах, стали учить стоять, как болотную птицу, на одной; а там повели гусиным шагом: сначала в три приема, потом в два и наконец в один. Таким алюром далеко не уйдешь...

Тень от деревьев протянулась; зной спадал; было около шести часов. Я разбудил Гоголя.

-- Славно разделался с храповицким, -- сказал он, приподымаясь и протирая глаза. -- А вы что делали? тоже спали?

-- Нет, -- отвечал я, -- по вашему совету я лежал на спине и фантазировал.

-- Ну что ж? понравилось?

-- Очень!..

-- Примите к сведению и на будущее время, глядите на небо, чтоб сноснее было жить на земле.

Переправясь обратно через реку, мы пошли к известной хате, чтобы по той же дороге возвратиться к Ивану Федоровичу. На завалине сидел Остап понурясь.

-- За что вы меня так обидели, -- спросил он Гоголя очень серьезно, -что я вам сделал?

-- Чем же я тебя обидел? -- сказал Гоголь с недоумением, посматривая на Остапа.

--Чем! жинку мою нарядили как пани, подчиваете варенухой на серебряном подносе, величаете сударыней матушкой, а мне -- батьку городничего, хотя бы спасибо сказали, чарку горелки поднесли!

Остап разразился громким смехом. Марта вышла из хаты без Аверки и, усмехаясь, низко поклонилась.

-- О неблагодарный! -- трагически произнес Гоголь, указывая на Марту. -- Не я ли обратил волчицу в агницу?!

-- Правда, правда, за это спасибо, ей-богу спасибо!.. готов хату прозакладывать, что сегодня во всем селе нет молодицы разумнее моей жинки. А где ж городничий? -- прибавил Остап, взглянув на жену.

-- Уклался спать,-- отвечала Марта, засмеявшись.

-- Вот какую штуку вы нам выкинули! -- продолжал Остап. -- Не знаем, что будет с нашего Аверки, а уж городничим наверное останется до смерти.

-- А кто знает! может быть... -- начала было Марта, но Остап закрыл ей рукою рот.

-- Молчи, дура! -- сказал он. -- Паныч шутит, а ты, глупая баба, уж и зазналась! Молись богу, чтоб был честным человеком -- для нас и того довольно.

Остап пустился в рассуждения, острил над женой и рассказывал смешные анекдоты, как жены обманывают своих мужей. Гоголь, со вниманием слушавший Остапа, хохотал, бил в ладони, топал ногами; иногда вынимал из кармана карандаш и бумагу и записывал некоторые слова и поговорки. Я не раз напоминал ему, что пора итти, но Гоголь не мог оторваться от Остапа.

-- Помилуйте, -- говорил он, -- да это живая книга, клад; я готов его слушать трои сутки сряду, не спать, не есть!

Наконец я почти насильно увлек его. Мы пошли по прежней дороге, через леваду, и добродушные хозяева провожали нас до самого перелаза. Марта принялась было просить у нас опять прощения, но Остап ее остановил.

-- Перестань, -- сказал он, -- они тебя дразнили как цуцика, им того и хотелось, чтобы ты лаяла на них как собака.

Подымаясь на гору, в саду Ивана Федоровича Гоголь не переставал хвалить Остапа.