Гоголь в воспоминаниях современников

... Нас поразило великое несчастие: Гоголь умер в Москве, -- умер, предав все сожжению, -- все -- 2-й том "Мертвых душ", массу оконченных и начатых вещей, -- одним словом, все. Вам трудно будет оценить, как велика эта столь жестокая, всеобъемлющая потеря. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в настоящую минуту. Для нас это был более, чем только писатель: он раскрыл нам себя самих. Он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого. Быть может, вам покажутся слова эти, -- как написанные под влиянием горя, -- преувеличением. Но вы не знаете его; вам известны только самые незначительные из его произведений; но если б даже вы знали их все, то и тогда вам трудно было бы понять, чем он был для нас. Надо быть русским, чтобы это чувствовать. Самые проницательные умы из иностранцев, как, например, Меримэ, видели в Гоголе только юмориста на английский манер. Его историческое значение совершенно ускользает от них. Повторяю, надо быть русским, чтобы понимать, кого мы лишились ...

Е. М. Феоктистову

26 февраля 1852 г. Вторник. С. - Петербург

Вы не можете себе представить, друзья мои, как я вам благодарен за сообщение подробностей о смерти Гоголя 422, -- я уже писал об этом Боткину. Я перечитываю каждую строку с какой-то мучительной жадностью и ужасом, -- я чувствую, что в этой смерти этого человека кроется более, чем кажется с первого взгляда, и мне хочется проникнуть в эту грозную и горестную тайну. Меня это глубоко поразило, так глубоко, что я не помню подобного впечатления. Притом я был подготовлен другими обстоятельствами, которые вы, вероятно, скоро узнаете, если уже не узнали. Тяжело, Феоктистов, тяжело, и мрачно, и душно... Мне, право, кажется, что какие-то темные волны без плеска сомкнулись над моей головой, -- и иду я на дно, застывая и немея.

Но об этом когда-нибудь при личном свидании... А оно будет довольно скоро, если ничего не случится, -- около 10 апреля я в Москве, на Фоминой неделе 423.

Вы мне пишете о статье, которую я должен написать в "Современник", -не знаю, удастся ли мне... В этом случае нельзя сесть и писать не обдумавши, -- надо попасть в тон, а уже думать о необходимости попасть в тон, когда говоришь о смерти Гоголя, тяжело и жестоко.

Я рад, что его хоронили в университетской церкви 424, и, действительно, нахожу вас счастливыми, что удостоились нести его гроб. Это будет одно из воспоминаний вашей жизни. Что вам сказать о впечатлении, произведенном его смертью здесь? Все говорят о ней, но как-то вскользь и холодно. Однако есть люди, которых она глубоко огорчила. Другие интересы тут все поглощают и подавляют.

Вы мне говорите о поведении друзей Гоголя. Воображаю себе, сколько дрянных самолюбий станут вбираться в его могилу, и примутся кричать петухами, и вытягивать свои головки -- посмотрите, дескать, на нас, люди честные, как мы отлично горюем и как мы умны и чувствительны -- бог с ними... Когда молния разбивает дуб, кто думает о том, что на его пне вырастут грибы -- нам жаль его силы, его тени...

Я послал Боткину стихи, внушенные Некрасову вестью о смерти Гоголя 425; под впечатлением их написал я несколько слов о ней для "Петербургских ведомостей", которые посылаю вам при сем письме в неизвестности, пропустит ли их и не исказит ли их цензура, Я не знаю, как они вышли, но я плакал навзрыд, когда писал их.

Прощайте, мой добрый Евгений Михайлович. Скоро напишу вам опять. Жду от вас и от Боткина всех подробностей, которые вы только услышите...

P. S. Кажется, нечего и говорить, что под статьей о Гоголе не будет выставлено моего имени. Это было бы бесстыдством и почти святотатством...

И. С. Аксакову 428

Петербург, 3 марта 1852 г