Гоголь в жизни

Разговаривая с Бодянским, Гоголь то плавно прохаживался по комнате, то садился в кресло к столу, за которым Бодянский и я сидели на диване, и изредка посматривал на меня. Среднего роста, плотный и с совершенно {526} здоровым цветом лица, он был одет в темно-коричневое, длинное пальто и в темно-зеленый бархатный жилет, наглухо застегнутый до шеи, у которого, поверх атласного черного галстука, виднелись белые, мягкие воротнички рубахи. Его длинные, каштановые волосы прямыми космами спадали ниже ушей, слегка загибаясь над ними. Тонкие, темные, шелковистые усики чуть прикрывали полные, красивые губы, под которыми была крохотная эспаньолка. Небольшие карие глаза глядели ласково, но осторожно и не улыбаясь даже тогда, когда он говорил что-либо веселое и смешное. Длинный, сухой нос придавал этому лицу и этим, сидевшим по его сторонам, осторожным глазам что-то птичье, наблюдающее и вместе добродушно-горделивое. Так смотрят с кровель украинских хуторов, стоя на одной ноге, внимательно-задумчивые аисты. Гоголь в то время был очень похож на свой портрет, писанный с него в Риме, в 1841 году, знаменитым Ивановым. Этому портрету он, как известно, отдавал предпочтение перед другими. Успокоясь от невольного, охватившего меня смущения, я стал понемногу вслушиваться в разговор Гоголя с Бодянским. "Надо, однако же, все-таки вызвать нашего Рубини,- сказал Гоголь, присаживаясь к столу,- не я один, и Аксаковы хотели бы его послушать... Особенно Надежда Сергеевна".- "Устрою, берусь,- ответил Бодянский,- если только тут не другая причина и если наш земляк от здешних угощений не спал с голоса... А что это у вас за рукописи?"-спросил Бодянский, указывая на рабочую красного дерева конторку, стоявшую налево от входных дверей, за которою Гоголь перед нашим приходом, очевидно, работал стоя. "Так себе, мараю по временам!" - небрежно ответил Гоголь. На верхней части конторки были положены книги и тетради; на ее покатой доске, обитой зеленым сукном, лежали раскрытые, мелко написанные и перемаранные листы.- "Не второй ли том "Мертвых душ"?" - спросил, подмигивая, Бодянский. "Да... иногда берусь,нехотя проговорил Гоголь,- но работа не подвигается; иное слово вытягиваешь клещами..."- "Что же мешает? У вас тут так удобно, тихо".- "Погода, убийственный климат. Невольно вспоминаешь Италию, Рим, где писалось лучше и так легко. Хотел было на зиму уехать в Крым, к Княжевичу, там писать; думал завернуть и на родину, к своим - туда звали на свадьбу сестры Елизаветы Васильевны..." Ел. В. Гоголь тогда вышла замуж за саперного офицера Быкова. "За чем же дело стало?" - спросил Бодянский. "Едва добрался до Калуги и возвратился. Дороги невозможные, простудился, да и времени пришлось бы столько потратить на одни переезды. А тут еще затеял новое, полное издание своих сочинений".- "Скоро ли оно выйдет?" - "В трех типографиях начал печатать,- ответил Гоголь.- Будет четыре больших тома. Сюда войдут все повести, драматические вещи и обе части "Мертвых душ". Пятый том я напечатаю позже, под заглавием "Юношеские опыты". Сюда войдут и некоторые журнальные статьи, статьи из "Арабесок" и прочее".- "А "Переписка"?" спросил Бодянский. "Она войдет в шестой том; там будут помещены письма к близким и родным, изданные и неизданные. Но это уж, разумеется, явится... после моей смерти". Слово "смерть" Гоголь произнес совершенно спокойно, и оно тогда не прозвучало ничем особенным, ввиду полных его сил и здоровья. Бодянский заговорил о типографиях и стал хвалить какую-то из них. Речь коснулась и Петербурга. "Что нового и хорошего у вас, в петербургской литературе?" - {527} спросил Гоголь, обращаясь ко мне. Я ему сообщил о двух новых поэмах тогда еще молодого, но уже известного поэта Ап. Ник. Майкова: "Савонарола" и "Три смерти". Гоголь попросил рассказать их содержание. Исполняя его желание, я наизусть прочел выдержки из этих произведений, ходивших тогда в списках. "Да это прелесть, совсем хорошо! - произнес, выслушав мою неумелую декламацию. Гоголь.- Еще, еще..." Он совершенно оживился, встал и опять начал ходить по комнате. Вид осторожно-задумчивого аиста исчез. Передо мною был счастливый, вдохновенный художник. Я еще прочел отрывки из Майкова. "Это так же закончено и сильно, как терцеты Пушкина,- во вкусе Данта,- сказал Гоголь.- Осип Максимович, а? - обратился он к Бодянскому: - Ведь это праздник! Поэзия не умерла. Не оскудел князь от Иуды и вождь от чресл его... А выбор сюжета, а краски, колорит? Плетнев присылал кое-что, и я сам помню некоторые стихи Майкова". Он прочел, с оригинальною интонацией, две начальные строки известного стихотворения из "Римских очерков" Майкова:

Ах чудное небо, ей-богу, над этим классическим Римом!

Под этаким небом невольно художником станешь!