Гойда

«Ежели, Господь мой, силу вверил Ты мне, и власть, и державу нашу, стало быть, была в том воля Твоя. И ежели, Отче, сгубит душу мою власть, милостив будь ко мне, Отче! Забери её и престол этот проклятый! Ведь ежели власть в руцы мои вверил Ты, стало быть, воля на то Твоя, и буду я орудием и мечом Твоим!»

Иоанн стоял на коленях пред алтарём. Ему вторил лишь ветер, что выл в коридоре, шевеля ровную ленту дыма, поднимавшуюся с огонька лампадки. В молитве унялся тот жар, что разъедал монарха изнутри. В маленькой церкви не было видно, как последние утренние звёзды догорают на небосводе, готовясь померкнуть от заливистой зари. Не было отсюда слышно и топота копыт – то была святая братия опричников, что вернулись со службы. Лишь когда тяжёлые спешные шаги заслышались в коридоре, Иоанн пробудился от тяжёлой молитвы, в каковую он точно вкладывал часть своей израненной души в обмен на несколько часов успокоения. Глаза царя блестели, но сам он помнил о своей слабости. Всё заслоняло собой жгучее отчаяние, после которого царь впал в тяжёлое опустошение. Его взгляд вновь обрёл ту силу, под которой придворные отводили свои глаза в пол и с тревогою сглатывали ком, подступивший к горлу.

Когда на пороге церкви уже стоял князь Хворостинин, Иоанн уж осенил себя крестным знамением и лишь затем обернулся к вошедшему.

– Светлый государь, – доложил князь, – семья изменника понесла кару заслуженную – думали, мол, укроются от нас в собственной печи. Мы ж с дороги-то замёрзли, то дело и растопили.

Иоанн коротко кивнул да свёл брови, оглядывая опричника своего с ног до головы.

– И верно, есть и дурные вести? – спросил царь.

Его низкий голос, утомлённый бессонной ночью, возвысился к алтарю, а затем и к высоким сводам церкви.

– Не вели казнить, великий государь! – взмолился Хворостинин и пал на колени. – Ранен был Басманов и ныне при смерти лежит в покоях своих!

Резкий стук деревянных бусин об пол прервал речь опричника – то царь разорвал чётки свои, ибо слова эти были пуще удара булатной стали. Не слыша, что дале твердил Хворостинин, Иоанн тотчас же направился вон из церкви. Он летел мрачной тенью по коридорам, ощущая, как вымоленный покой покидает его – руки вновь охватывает дрожь, а пальцы пронизывает холод.

«Отчего, Господи?! Отчего Ты забираешь слугу моего?! Нет мне иного спасения, не знать ли Тебе! Не был я справедлив к слугам твоим? Не был я милостив к ним?! Отчего, Отче!»

Будто бы вновь глаза застила пелена, а нос резало от жуткого запаха гари.

«Ежели Ты заберёшь у меня его, оставляешь Ты рабов своих на мою волю! А воля эта будет подобна Твоей – помяни моё слово! Ежели узрею я, выучусь жестокости у тебя, несдобровать же людям Твоим!»

Иоанн оказался в коридоре, одна из дверей была настежь открыта. Из покоев выбежала крестьянка с деревянным ведром. Заметив высокую фигуру царя, девушка замерла в поклоне.

– Не эту службу тебе сейчас нести! – сквозь зубы процедил Иоанн. – Прочь, зачем бежала!

– Молю о прощении, великий государь! – пролепетала дрожащим со страху голосом и тотчас же убежала прочь.

«Слуга государев при смерти, а она в поклонах распинается…» – думал Иоанн, подходя к покоям, откуда доносилось монотонное бормотание. Сжав кулак с неведомою силой, царь даже не мог ощутить своею рукой, как впиваются его ногти в ладонь, оставляя отметины. Пересилив себя, государь заглянул в покои, и его сердце будто бы вновь ожило, как он увидел Фёдора. Он был невредим – юноша склонился над отцом, которого уложили во множество подушек.

Фёдор стоял спиной к царю и не видел его, обратив взгляд свой на рану под сердцем своего отца. Он зажимал её тканью, промоченной в кипячёной воде. Подле Фёдора стоял Андрей-немец – он-то и поднял взгляд свой на царя да жестом обратил внимание друга своего.

Лишь после того, как Андрей отдал низкий поклон государю, сжимая в руках окровавленные лоскуты тканей, Фёдор обернулся. Впервые Иоанн увидел на этом лице потерянность – ясные глаза блестели в свете свечей, что стояли на комоде. Белоснежные руки испачкались в крови, которая сейчас казалась чёрной. Фёдор поджал свои дрожащие губы и тревожно сглатывал, поглядывая то на отца, то на вошедшего царя.

– Государь… – коротко выдавил из себя юноша, потупив свой взгляд.

Голос Фёдора невозможно было узнать, и Иоанн свёл брови, услышав, как переменился тот нежный звонкий голос да стал тихим, едва живым. Иоанн обратил взгляд на лицо Алексея. Оно побледнело, уподобилось цвету топких болот. Глаза были неплотно закрыты.

Царь видел, в каком состоянии пребывает Фёдор – страх полностью переменил его. Едва Иоанн открыл рот, дабы дать юноше наставление, с которым он сможет противиться своей тревоге, как в коридоре заслышалась возня. Вернулась девчушка с ведром, наполненным водою, и чистыми тканями, перекинутыми через плечо. Крестьянка привела с собою знахарку Агашу.

– Великий государь! – поклонилась Агаша.