Гойлем

Зачем-то даже лобовое стекло было зашито бронелистом, в котором для обзора оставили маленькую щель, хотя ни один из известных науке големов не умел стрелять. Ни металлические, ни глиняные, ни земляные. Ни фекальные.

На кочках трясло, я ехал медленно, чтобы взрывчатка не сдетонировала раньше времени. Ладони потели так, что пластиковый руль выскальзывал из-под пальцев.

Я вспомнил детство, юность, пионерию, комсомол. Партию, что пронизывала всю жизнь от рождения до смерти, выжимая всё возможное из верных сторонников. Вспомнил, как в армейской учебке лезли из кожи вон, чтобы заработать звание и поскорее отправиться на фронт. Все, абсолютно все коммунисты, всю жизнь старались изо всех сил.

Фекальное чудовище, созданное каким-то безумным гением, медленно приближалось, и по сравнению с ним я чувствовал себя маленькой букашкой. Этот монстр, колосс, высотой был с шестнадцатиэтажный дом, и с каждым его шагом дрожала земля.

Кто их создал? Почему они атаковали только коммунистов? Наука до сих пор не знала ответа, но все в партии единогласно называли этих големов мерзким творением злобных контрреволюционеров. А фекальные големы были самыми мерзкими.

Машина вдруг подпрыгнула на кочке, я ударился о потолок и испугался, что взрывчатка может взорваться преждевременно. С каждым метром, что я приближался к монстру, я боялся всё сильнее, но партбилет в нагрудном кармане убеждал меня, что я должен изо всех сил лететь навстречу смерти, ради коммунизма и мировой революции.

Я остановил машину. К чертям всё это. Всю жизнь меня убеждали быть хорошим, идеальным, самым лучшим. Я буду настолько хорош, насколько хочу. Я развернул джип и надавил на газ, через щель бронелиста глядя прямо в глаза комиссару Гофману.