Голая королева

Только вот если Гена его заложит… Тогда счеты будут, и тогда пусть Гена боится, вспоминая, как умеет сводить счеты Филипп!..

Гена, заверив бывшего дружка в самых лучших чувствах и честнейших намерениях, уступил ему свою кровать, устроился на раскладушке и до рассвета не смог сомкнуть глаз – зрелище размозженных затылков неотвратимо всплывало, едва смежались его тяжелые веки…

Он заснул только под утро, а когда встал уже за полдень, то Филиппа и след простыл – хоть думай, что просто сон дурной приснился.

Собственно, Гена предпочел думать именно так.

Кису показалось где-то в середине ночи, что он задремал. Еще ему показалось, что кто-то открывает дверь. Потом ему показалось, что он встал и тихо приблизился к двери комнаты, прислушиваясь; а затем резко распахнул ее, и его кулак со свистом въехал прямо в тяжелую челюсть Филиппа.

Хруст, который при этом раздался, окончательно разбудил детектива, и он открыл глаза, с некоторым удивлением констатируя, что уже рассвело, что хрустит под ним старый продавленный диван, что Филипп так и не появился в своей комнате, что сам он задремал в страшно неудобной позе, что теперь его шею свело и вообще ему ужасно холодно.

Он потянулся, размялся, покрутил, охая, шеей, присел пару раз, помахал руками… Кофе бы. Или чаю. Горячего… И пожрать бы чего-нибудь… Этот поганец так и не пришел, а Кис тут как последний идиот всю ночь просидел; да и вообще, что-то его воображение разыгралось и всю эту душераздирающую историю с Филиппом он просто придумал. Ведь ясно же было с самого начала, что не мог он явиться в Москву, да еще и к дому Алины – ведь это самоубийственно! Да и бессмысленно! Зачем? Что ему теперь выглядывать и высматривать? Поезд ушел, никаких перспектив у Филиппа нету, кроме одной: тюряги. Может, ребята с Петровки его в той деревне и загребут… Тут вот никаких следов пребывания Филиппа нет, все на местах, все в таком порядке, словно никто здесь не живет и не бывает…

Кис обвел внимательным взглядом комнату: два стула аккуратно приставлены к совершенно пустому столу, нигде – он был прав – ничего не валяется, все на своих местах; на стенке полка с книгами и кассетами…

Внезапно он замер. Что-то смотрело в его спину, в его затылок.

Взгляд.

Или дуло пистолета?

Между лопатками завозился холодок, мышцы шеи мгновенно одеревенели.

Он медлил.

Он прислушивался.

Он ждал шороха. Или голоса, который скажет ему издевательски: уж не меня ли ты тут поджидаешь, ищейка?

Но почему-то не было ни голоса, ни шороха.

Кис начал осторожно, медленно оборачиваться, все еще ожидая окрика.

Обернулся.

На него смотрели волчьи глаза. С плаката – такие можно купить на Арбате. Крупный, головастый волк крепко стоял на своих четырех лапах, попирая землю, готовясь к обороне. Рядом с ним лежала, развалясь с игривой ленью, волчица, обратив томную морду в сторону своего избранника… Светло-желтые, холодные глаза зверя были спокойны и уверенны, и от этого спокойствия, от этой уверенности исходила угроза, сознание собственного превосходства, даже вызов, будто он хотел сказать: кто тут против меня? Ну давайте, попробуйте…

Отряхнувшись, словно от наваждения, от этого взгляда, Кис задумался.

Где-то он уже это видел… Открытка! В дверях Алекса и Алины! Она, помнится, еще сказала, что уже не первая… Там тоже были волк с волчицей! И волк своей тяжелой головой прижимал спину волчицы, словно говоря: МОЕ.

Волки, волки… Почему волки? Хищники… Филипп считает себя хищником? Ну да, он, видно, ощущает себя обложенным, как зверь, и ведет свою игру против охотников, сам охотник… Что-то еще! Здесь что-то еще есть!

Что?!

Кис буквально рванул из тихой коммуналки, забыв о предосторожностях, и через двадцать минут уже входил в квартиру матери Филиппа.

– Книжка! – запыхавшись от бега по лестнице без лифта, начал с порога Кис. – Что в ней?

Ему понадобилось еще пять минут, чтобы объяснить матери Филиппа суть своего вопроса. Когда она наконец поняла, то кивнула, сходила за потрепанной книжкой и, перелистывая обветшавшие страницы, начала монотонным голосом переводить с эстонского языка легенду.

Все утро Алекс сочинял мизансцену.

Лина звонит. Алекс ей открывает. Она его еще не узнает в полумраке – он специально света не зажжет – и проходит в гостиную…

И вот тут она узнаёт Алекса! Вернее, Андрея. «Ах, это ты! Что ты здесь делаешь?» – «Как что? Живу я здесь!»…

Алекс засмеялся сочиненной сцене.

Может, Марию Сергеевну попросить задержаться?

Мария Сергеевна ей откроет. Проводит ее в гостиную. А там Алекс…

Нет, Мария Сергеевна сразу заплачет на радостях, как только увидит Лину! Ей эту роль доверить нельзя.

Нет, лучше! Он лучше придумал! Он сбреет бороду, оденется в костюм, примет свой обычный вид – элегантный, ухоженный, такой господин издатель, господин Алекс Мурашов… Лина не сразу его узнает, не сразу поймет; но потом, постепенно, до нее начнет доходить; а он – он будет смотреть в ее лицо, в ее прелестное, любимое лицо, в происходящие в этом лице изменения, смену эмоций и мыслей, этот великолепный спектакль узнавания!