— Она соврала, — сказал Коновер с добрым грубоватым юмором. — Андреа никогда не была застенчива и всегда могла попросить что угодно, даже парочку миллионов. Боюсь, но она не всегда и не во всех интеллектуальных областях демонстрирует хорошую способность рассуждать, к тому же она чересчур долговяза, но, по-видимому, с этими недостатками сейчас уже ничего не поделаешь. У меня был смертельный страх, что и вы тоже захотите поговорить со мной о сексе. Или о марихуане или других наркотиках, которые вы оба употребляете.
— И в мыслях такого не имел, — похвастался Голд. — И я не употребляю наркотиков.
— Теперь у меня отлегло от сердца. Вот еще одна ваша черта, которая заслуживает оваций, мистер Голдберг. Пока вы, кажется, абсолютно безупречны, да?
— Голд, сэр.
— Сэр?
— Меня зовут Голд. Вы назвали меня Голдберг.
— В самом деле, — сказал Коновер, задумавшись. — Запомните, мой друг, пока еще молоды, ученье лучше серебра и золота. Серебро и золото придут и уйдут, плоды ученья никогда не пропадут. Каждый сам златокузнец своего счастья.
Услышав подобное утверждение в другой компании, Голд, вероятно, проявил бы гораздо меньшую покладистость, чем ту, которую он позволил себе в данном случае.
— Я всегда буду это помнить, сэр. Как вы, может быть, знаете, я вложил много сил в свое образование и написал ряд статей и книг по общим вопросам. — Коновер хранил молчание, и Голд посмотрел на часы.
— Вы чувствуете себя не в своей тарелке, — сказал Коновер, отхлебнув бурбон из стакана, который Голд незадолго перед этим наполнил из одного из стоящих поблизости хрустальных графинов. — Вижу по вашему лицу.
— Андреа сказала, что с вами я всегда должен быть откровенен, — ответил Голд. Согласным кивком Коновер дал Голду понять, что тот может говорить дальше. — И что я потеряю в вашем мнении обо мне, если буду делать вид, что не замечаю вашей болезни и недугов. Позвольте спросить, что с вами?
— Какой болезни и недугов? — удивленно спросил Коновер.
— Вашей немощи.
— Нет у меня никакой немощи, — раздраженно ответил Коновер. — Что за галиматью вы несете?
— Вы пользуетесь креслом-каталкой, — услышал Голд свой извиняющийся голос.
— Это проще, чем ходить, — сказал Коновер. — Вы-то приехали сюда на машине?
— Вас посещает врач.
— Только когда я болен, мистер Голдфарб. Механик, ремонтирующий это проклятое кресло, посещает меня гораздо чаще. Хотите покататься, пока мы ждем Андреа? У вас дурные предчувствия. Вижу по вашему лицу.
— Меня зовут Голд, сэр, не Голдфарб.
— Есть ключи из золота, есть из серебра, есть ключи до завтрака — наживать врага.
— Что-что? — завопил Голд, подпрыгнув на пару дюймов, словно ужаленный. — Нет-нет-нет, сэр, — быстро опомнился он, когда Коновер хотел было повторить. — Я просто был удивлен мудростью ваших слов.
— Старые истины — лучшие истины, мистер Файнголд. — Думаю, вы еще не раз в этом убедитесь.
— Меня зовут Голд, сэр, — поправил Голд уже не так заискивающе.
— Отлично, — Коновер веско кивнул и с улыбкой взглянул на него. Через мгновение он снова заговорил своим спокойным, сочным голосом; произносимые им округло, на южный манер гласные благозвучно перемежались с четкими согласными, поставленными лучшими преподавателями английского в подготовительной школе. — Надеюсь, какой-то лишний слог, случайно сорвавшийся со стариковского языка, не станет причиной серьезных недоразумений между нами.
— Конечно нет, сэр! — с искренним энтузиазмом уверил его Голд и сделал шаг назад, чтобы насладиться видом своего хозяина. Более чем когда-либо Пью Биддл Коновер казался ему квинтэссенцией джентльмена и государственного деятеля, соответствующего его сентиментальному идеалу. В нем не было никакой помпезности. В нем чувствовался острый, отточенный ум. Он был чистое золото.
Коновер спросил:
— Хотите холостить жеребцов[93]
или поработать золотарем?Такой вопрос был поставлен перед Голдом впервые.
— С какой стати, — выдавил он, — мне этого хотеть?
— Просто ради удовольствия, — весело ответил Коновер. — Знаете, в этом есть что-то сексуальное. Я бы нашел вам жеребцов порезвее. А мои ниггеры наточили бы вам инструмент.
— Пожалуй, нет, — неуверенно сказал Голд, — если только мой отказ вас не обидит.
— Дело ваше, — разочарованно сказал Коновер, — хотя, я думаю, вы упускаете редкую возможность. У некоторых из них такие большие яйца. Вы, кажется, удивлены. Вижу по тому, как вы разинули рот.
— Я, пожалуй, выпью еще, сэр.
— Я тоже выпью еще глоток, если вы будете так добры. Нет-нет, глоток побольше, мистер Голдстауб. Вы так мало наливаете, можно подумать, что это ваше. Такой уж вы народ — мало пьете, да?
Брови Голда поползли вверх. — Такой уж мы народ? — Подспудная чудовищная мысль, которая всю его взрослую жизнь не покидала его, теперь стала принимать четкие очертания. — Что вы имеете в виду, сэр, когда говорите