Голд, или Не хуже золота

— Привет, ребята. — Смоки-Драчун, которому сейчас было под шестьдесят, протиснулся к ним через толчею бара и явил свою покрытую серебристой щетиной физиономию; кусочек носа у него был срезан ножом в давней, вошедшей в историю драке с местными гангстерами. Голда он не узнал. — Я знаю, что старею, — сказал он угрюмым басом, обращаясь к собравшимся. Глаза его сверкали, щеки горели. — Мне все кажется, что мне девятнадцать, пока в зеркало не посмотрю, а посмотрю — и диву даюсь. Прошлым летом я торговал вразнос мороженым на берегу, и вот подходит ко мне парнишка-итальянец лет двадцати и говорит, чтобы я валил с его территории, если не хочу неприятностей. Я ушам своим не поверил. «Ты лучше о своем здоровье думай, — вежливо так ему объясняю. — Ты хоть знаешь, с кем говоришь?» Кулаки у меня еще крепкие. Отошли мы с ним в сторонку и стали махаться, и тут он меня отделал, как Бог черепаху. — Смоки запрокинул голову, греясь в лучах воспоминаний. — И главное, я раньше и не думал ни о чем таком. Вот тогда-то я и понял, что старею. А ведь было время, я колотил уличных торговцев всех подряд.

— Только не моего брата Шейки, — резко возразил Фиши Сигел. — С ним тебе было не справиться.

— Если бы я его догнал, то непременно поколотил бы, — сказал Смоки. — Но он всегда убегал.

— Но ты его так и не поймал, верно?

— А вы, ребята, всё процветаете, да?

Фиши не хотел покупать ему выпивку, и это сделал Голд. Смоки так и не узнал его. Уэйнрок дал ему сигару.

Одутловатый невысокий человечек с заостренными чертами лица, сидевший чуть поодаль от них, сказал:

— Теперь они даже переселяют тех, кто на социальном обеспечении, в Си-Гейт, в эти большие дома. Наверно, таких слишком много, и они не знают, что им с этим делать.

— Я знаю, что нужно делать, — прорычал сиплым басом огромный, тучный человек, сидевший рядом с Голдом; казалось, голос его шел прямо из чрева и доходил до губ, минуя голосовые связки. Его мясистые ягодицы с двух сторон свисали со стула. — Построить концентрационные лагеря. Я говорю для них, — объяснил он Голду и его компании с изысканной вежливостью и едва заметно сбавив тон.

Бармен оказался тут как тут.

— Веди себя прилично, Энтони, и не устраивай здесь скандалов.

— Энтони, сучий ты сын, — сказал тощий приятель толстяка, — они ведь белые. Никак я тебе не могу втолковать. У этих семей на социальном обеспечении тоже куча маленьких детей, и они не понимают, что с ними происходит.

— Пойдем отсюда, — решил вдруг Фиши Сигел; в его манерах по-прежнему не было видно и намека на дружеское расположение или вежливость, и Голд поразился последовательности и непреходящей силе этого мизантропа: ни разу за всю свою жизнь Фиши Сигел не проявил каких-либо человеческих чувств к кому-либо вне пределов своего семейства. — Я хочу домой.

— Позвольте я заплачу, — быстро сказал Голд. — Если никто не возражает.

— Меня зовут Воротила, а не Транжира.

Холодная, густая темнота остановила на секунду Голда, когда он в одиночестве вышел на улицу. Запах дыма от костров был густым, как туман. Ему нужно было пройти почти полквартала, чтобы нагнать остальных у машин. Навстречу ему вихляющей походкой шла четверка темнокожих франтов в теннисных туфлях, и он, парализованный вспышкой интуиции, понял, что это конец, вот сейчас, здесь, его жизнь пресечется ударом ножа в сердце. Он представил себе вырезку из газеты, которую сохранит для себя какой-нибудь другой собиратель:

СИМПАТИЧНЫЙ ПРЕЗИДЕНТСКИЙ НАЗНАЧЕНЕЦ ПОГИБ ОТ УДАРА НОЖОМ В СЕРДЦЕ ВО ВРЕМЯ ВИЗИТА, КОТОРЫМ ОН УДОСТОИЛ КВАРТАЛ СВОЕГО ДЕТСТВА

Принадлежащая высшему обществу невеста пребывает в глубокой скорби.

Читайте подробности в этом номере

Помогите нуждающимся

Они прошли мимо, не обратив на него внимания. Время его еще не пришло. В чем же суть прогресса? — спрашивал он себя. В дни его молодости вокруг было много бедных, а богатых он считал своим врагами. Богатые так и остались на своем месте, но теперь его врагами были и бедные.