Голд, или Не хуже золота

— Там есть и другие места, Ральф, — начал он торговлю. — И я думал об использовании этой статьи в моей книге. На Помроя она произвела сильное впечатление. Наша бесплодная соль земли. Мне бы очень не хотелось это отдавать.

— И я понимаю почему, — сказал Ральф. — Но пусть это получит президент. Ведь он в конечном счете наш единственный президент.

— Для него это может оказаться не таким уж и бесплодным, да? — намекнул Голд.

— Этот президент не любит оставаться в долгу. Может быть, послом при Сент-Джеймсском дворе? Или должность государственного секретаря? Это совсем неплохо, Брюс. Бесплатные поездки и отгулы в любой вечер, когда пожелаешь. Хочешь быть государственным секретарем?

— Я должен подумать, — сказал Голд с хладнокровием, о значительных ресурсах которого в своем организме до этого момента и не подозревал. — А что насчет директора ЦРУ? Мы как-то говорили об этом.

— И это тоже возможно.

— Тоже? Ральф, неужели что-нибудь из этого и правда возможно?

— Не вижу причин, по которым это было бы невозможно, если твоя соль не совсем бесплодна. Ты мог бы справиться с двумя этими работами одновременно?

— Не вижу причин, по которым это было бы невозможно, — сказал Голд. — Я заберу статью у Либермана. И молчание — золото, да?

— Соль, — поправил Ральф и рассмеялся. — И помни — стены имеют уши.

— Знаю, — сказал Голд. — Я с ними разговаривал.

— А я сразу же начинаю сражаться за тебя, если смогу пробить твое назначение. Мы провентилируем государственного секретаря, посла при Сент-Джеймсском дворе[142], главу НАТО…

— Насчет последнего я не уверен.

— … или директора ЦРУ. Пора тебе получить то, что ты заслужил, Брюс, хотя может быть еще слишком рано.

— Спасибо, Ральф. Ты соль земли.

— Повтори, пожалуйста, еще раз, Брюс.

— ЛИБЕРМАН, мне не нравится связующее звено.

— Соль я не возьму.

— Тогда я забираю статью.

— Ты договорился где-то в другом месте?

— Пусть Господь поразит меня, — сказал Голд, испытывая величайшее удовольствие от условий соглашения, которые он оговаривает с божеством, — если ты когда-нибудь увидишь эту статью в другом журнале.

— Она мне не так уж и нравилась, — ответил Либерман с безобразной непоследовательностью, а Голд с поразительным душевным спокойствием припомнил еще одну причину, по которой Либерман пребывал в настроении угрюмого и мстительного раздражения. Всего лишь две недели назад Либерман с помпой подал заявку на вступление в скучнейшую, умирающую консервативную организацию под названием «Молодые американцы за свободу» и получил отказ из-за возраста. На нем был галстук-бабочка в горошек, отлично гармонировавший с крошками и сальными пятнами; еще один Вечный жид, в элегической скорби провозгласил Голд, напялил на себя галстук-бабочку[143]. На Либермане, похожем на ощетинившегося зверя с глазками-щелочками, потертый кожаный пиджак сидел, как шкура. — У меня есть более важные дела, чем ты и твоя соль. Я хочу предпринять что-нибудь в связи с Китаем, коммунизмом и владельцами калифорнийских виноградников[144].

— А что случилось с Китаем?

— Там нет демократии, — раздраженно сказал Либерман, — и свободы печати.

— Черт возьми, — с напускным удивлением сказал Голд. — И что же ты надумал?

— Конечно же, манифест от своего имени в форме петиции со списком безоговорочных требований. Я буду настаивать на переменах. Мне надо опереться на имена.

— Можешь рассчитывать на меня. — сказал Голд.

— И специальный выпуск моего журнала, в котором ты и другие выражают мои чувства в двух тысячах слов.

— Сколько ты заплатишь?

— Ничего.

— На меня можешь не рассчитывать.

— Ты хочешь, чтобы девятьсот миллионов китайцев прозябали без политических свобод из-за того, что тебе жалко несколько долларов? Это же треть человечества, — со свирепостью взбешенного фанатика отвечал Либерман.

— Четверть, недоумок. А что насчет коммунизма?

— Я хочу немедленно приостановить его расползание по всему миру. Если необходимо, то и военной мощью.

— Чьей?

— Это я еще не успел додумать, — признался Либерман. — Но я готов сделать людям всего мира предложение, от которого они не в силах будут отказаться, — предпочтительную альтернативу, которая будет ими безусловно принята.

— Что же это за предпочтительная альтернатива?

— Это я тоже еще не додумал.

— А что насчет владельцев виноградников?

— Рабочие бастуют. Традиции нарушены, и потеряно уважение к принципам свободного рынка.

— И что же ты собираешься с этим делать?

Ответ Либермана не заставил себя ждать:

— Требовать правительственных субсидий.

— Рабочим?

— Владельцам. Чтобы помочь им нанести ответный сокрушительный удар по забастовщикам и дать им возможность объединиться и высоко поднять цены для стабилизации свободного рынка.

— В этом я тоже не участвую.

— Вот это-то мне и не нравится в тебе больше всего, — со злобой упрекнул его Либерман. — В чем, по-моему, твой главный недостаток? Ты прочтешь об этом в моей последней автобиографии. Ты всегда боишься недвусмысленно заявить, что принимаешь сторону существующего истэблишмента. Вот по этой причине ты и не можешь ничего добиться в жизни.