Голд, или Не хуже золота

— Мне и сказать-то им особо нечего. А с тех пор, как умер Менди, Эстер меня просто изводит. Она все время цепляется.

— К чему?

— А ко всему. Она могла бы жить с кем-нибудь из своих детей. Они оба будут рады.

— В отличие от нас, — сказала Джоанни.

— В отличие от нас. Жаль, что она не выходит за этого Милта.

— Он пока что не сделал ей предложения. Да, она мне сказала, — продолжала Джоанни, — что ты, вероятно, будешь работать в Вашингтоне, в правительстве.

— Ну, думаю, это еще не скоро. Что Джерри на это скажет?

— Это от тебя будет зависеть, — добродушно встретила его сарказм Джоанни. — Если твое имя будет часто появляться в газетах, то он одобрит. А нет, так он бы предпочел хвастаться тобой как университетским профессором.

— Постараюсь соответствовать, — пошутил Голд. — Скажи Джерри, пусть не беспокоится о книге. Книги читают очень немногие, а мои — так вообще почти никто. Пусть не сомневается, его имени я там не назову и постараюсь не ссылаться на примеры из его жизни.

— А как насчет моей?

— Господи, я не знаю, Джоанни…

— Тони.

— У меня пять сестер, один брат, трое детей, жена, отец, мачеха, а зятьев, племянников и племянниц так просто не счесть. И обращаясь к какой-нибудь теме, я почти неизбежно касаюсь кого-нибудь из них. Если я это делаю, они недовольны, если нет, они дуются. Трудность в том, что я должен написать о жизни еврея в Америке, а я даже не знаю, что это такое. С тобой мама когда-нибудь говорила о сексе?

— Мне было всего девять, когда она умерла.

— А отчего она умерла?

— Ей сделали какую-то операцию.

— У нее был рак?

— Не думаю. Спроси у кого-нибудь еще.

— А что у нее было с шеей? Она все время ходила забинтованная, да?

Джоанни не была уверенна. — Я этого не помню. Тебе нужно спросить у кого-нибудь другого. Мы же были младшими. А если хочешь знать мои впечатления о жизни еврея, то я тебе могу сказать. — Голд почувствовал, как холодок пробежал у него по телу. — Жизнь еврея — это сплошные попытки не быть евреем. Мы теперь играем в гольф, пьянствуем, берем уроки тенниса, разводимся, как все нормальные американцы-христиане. Мы ругаемся. Мы потрахиваемся на стороне, изменяем мужьям и женам и громко говорим о делах постельных.

Голд в ужасе отпрянул. — Я не хочу, чтобы ты так со мной говорила, — с легким упреком, почти с мольбой в голосе сказал он. — Я чувствую себя неловко.

— Это часть твоей жизни еврея, — сказала она.

— И много ты потрахиваешься на стороне?

— С тех пор как вышла за Джерри — нет, — ответила она и поддразнила его. — Я делаю кое-что похуже. Я ем свинину.

С САМОГО начала Джулиус Голд настороженно относился к идее кондоминиума. На Голде было пальто и кашне, а еще, когда машина Сида подрулила к тротуару на Манхэттен-Бич, он надел кожаные перчатки. Зимнее пальто на Гарриет было застегнуто на все пуговицы. Вязаную шапочку она натянула на самые уши. Сид нес в руке легкий плащ.

— Бррр — ну и холодина! — сказал Голд.

— Заморозки, — сказала Гарриет. — Погода пошла на холод.

— Я этого не чувствую, — сказал отец Голда безразличным тоном, скрывавшим возмущение. Джулиус Голд был одет в безмятежно-голубой джемпер и легкую летнюю спортивную рубашку. Он трусил по дорожке в вельветовых темно-синих тапочках с золотой монограммой из двух букв на каждом. — Может быть, за домом теплее, — безучастно сказал он.

Молча провел он эту троицу по нижнему этажу на открытое, залитое солнцем крыльцо. В одном направлении открывался прекрасный вид на океан. В другом — был виден Шипсхед-Бей, забитый раскачивающимися у причала рыболовными катерами. Задувавший время от времени морской ветерок был просто живителен.

— Вам принести одеяла? — с изысканной вежливостью предложила мачеха Голда, усаживаясь на скамейку. Она была в плоской соломенной широкополой шляпке с разноцветными помпонами выглядела весело и совершенно сумасшедшей.

Сид откинулся к спинке шезлонга и блаженно подставил лицо под солнечные лучи. Пора было начинать.

— Город, — сказала Гарриет, элегически прикудахтывая, — с каждым днем становится все грязнее.

— Я этого не заметил, — сказал Джулиус Голд.

— Преступность растет.

— Но не в этом районе, — сказал неунывающий старик. — Меня никто ни разу и пальцем не тронул.

— В метро, — пробубнил Сид. — На улицах.

— Мы там не бываем.

— А как мусор вывозят? — спросил Голд.

— Замечательно, — ответила его мачеха, которая, казалось, держала это про запас именно для него. — Ты, наверно, думаешь, что это я такое все время вяжу? Может быть, я вяжу для тебя плед, чтобы тебе не было холодно в такие деньки.

Голд снял пальто. Гарриет расстегнула свое и сняла шапочку.

— А мы мусора и не замечаем, — дополнил отец Голда. — От нас его мало.

— Мы так мало едим, — сказала Гусси.

— У меня есть сыновья, которые возят меня на ланч, — сказал отец Голда. — И дочери, которые хотят, чтобы я каждый вечер обедал у них.

— Бывает, мы слишком устаем и не можем идти.

— Дай им что-нибудь выпить, — приказал Гусси отец Голда. — Им можешь подать в треснутых стаканах, а мне не смей.

Сид попросил пива. Голд — содовой. Гарриет сказала, что подождет чаю.