— Вот я и подумала, что пора уже, — сказала Белл, подавая Розе чашку кофе. — С шестидесятилетием.
Голд почувствовал комок в горле.
— Роза, — сказал он, откашлявшись и тоже взяв чашечку кофе. — Я пытаюсь вспоминать всякую всячину. Помнишь, как Сид потерял меня, а ты прибежала за мной в полицейский участок.
— Это не я. Я тогда продавала пирожные на улице. За тобой прибежала Эстер.
— Ну и шума было в тот день, — сказал входя Сид и взял большой кусок датского кекса. — Я сказал, что ты убежал.
Голд был потрясен.
— Как же ты мог?
— Слушай, я ведь был старший, — рассмеялся Сид. — Думаешь, так уж было интересно смотреть за всеми вами? — Он оглянулся, чтобы посмотреть, нет ли поблизости Гарриет.
Ида его поняла.
— Я ужасно не любила водить Мьюриел и Брюса в школу.
— Мне ужасно не нравилось нянчиться с Брюсом, — сказала Мьюриел.
А Голд был вовсе не в восторге от забот о Джоанни.
— Знаете, что на работе сделали к ее дню рождения? — ворчливо сказал Макс. — Ничего.
— A-а, мне все равно, — свела на нет его обиду Роза, добродушно махнув рукой. — Они даже не знали. Слушай, я такая старая, я рада, что мне хотя бы позволили там остаться.
— Поэтому-то я и боюсь начинать искать работу, — сказала Эстер, и подрагивание ее нижней челюсти возобновилось, придав ее тщательно выщипанному подбородку какой-то хрупкий вид.
— Помнишь, как трудно было, когда мы начинали? — Роза цедила свой кофе. — Но по-моему, нам даже тогда было весело. Я два года потратила, чтобы найти постоянную работу.
— А я после школы нашла работу быстрее, — сказала Эстер.
— Ты была такая хорошенькая, — сказала Роза. Глаза Эстер затуманились. — А я всегда была здоровая, как лошадь, — продолжала Роза. — Да, нелегкое было времечко. Тогда найти работу было ох как непросто, особенно еврею. Во многих объявлениях было указано, что евреев просят не беспокоиться.
— Я был одним из первых евреев в почтовом ведомстве, — меланхолически похвастался Макс.
— Старший брат Виктора был одним из первых евреев-полицейских, — сказала Мьюриел. — Все остальные там были антисемитами. Поэтому он ушел оттуда и занялся мясным бизнесом.
— Каждое утро, — сказала Роза, — мы вчетвером, я и мои подружки Герти, Бити и Эдна, отправлялись в город на поиски. Нам было всего по восемнадцать. В основном приходилось наведываться в агентства, потому что именно они давали работу, а себе брали хороший процент от заработка. Время для евреев было нелегкое, сначала Депрессия, а потом Гитлер и все эти антисемиты здесь, а в одном большом агентстве, я забыла, как оно называлось, нам говорили, чтобы мы подождали и разрешали ждать у них, и мы ждали весь день, а они время от времени объявляли, что все евреи могут идти домой, что в этот день для нас работы не будет. Мы и не рассчитывали на большее, чем неполный рабочий день или временная работа. А потому после этого, если я заполняла бланк в агентстве, я всегда писала: протестантка. Я даже не знала, что такое протестантка, но я знала, что это что-то хорошее. Они все видели, что я вру, достаточно было на меня посмотреть, но на самом деле это их мало волновало. Ведь получив анкету, они могли отправить меня домой и сказать, чтобы я ждала. В одном из агентств я наконец нашла временную работу на три недели. Ну и работенка была! Администраторша в магазине сказала мне, что знает, что я еврейка. Но работу она мне все равно дала. Наверно, она никого другого не могла найти на это место. Магазин был в Ньюарке, в штате Нью-Джерси, но мне платили пять долларов в день. Дорога на троллейбусе и поезде в один конец обходилась в пять центов, и еще наверно четверть доллара я тратила на ланч. А еще, чтобы добраться до Нью-Джерси, я платила по пять центов за проезд в туннеле под Гудзоном. Каждый день я отдавала все деньги маме, но она обычно не брала всё. Откладывала немного мне в комод. — Голд подумал, что Розе уже сейчас на десять лет больше, чем было маме, когда она умерла. — Сид работал в Брайтонской прачечной, а там были эти лошади, которых он так боялся. Ты помнишь лошадей, Сид?
— Еще бы! Мама каждый день, когда я уходил на работу, говорила мне: «Поосторожнее с лошадьми».