Голд, или Не хуже золота

— Он скрывает. Шесть лет назад он купил себе электрическое инвалидное кресло и с тех пор прикован к нему. Каждый уик-энд туда приезжают толпы народа поездить верхом и пострелять.

— Пострелять?

— Перепелов и фазанов. Иногда кроликов и оленей.

— Не людей?

— Пока нет. Я думаю, он тебе понравится.

— Я тебя избавлю, — сказал Голд, — от встречи с моим.

— НИКТО в нашей семье, — сказал в этот вечер отец Голда, усевшись в самое удобное кресло в гостиной Голда, — никогда не разводился.

— Почему? — спросила Дина.

— Я им не разрешаю, вот почему, — сказал старик. — Голды не разводятся. Умирать мы иногда умираем, но разводиться — никогда.

— А вы с мамой собираетесь разводиться? — спросила Дина у Голда.

— Через мой труп, — ответил отец Голда.

— Лучше смерть, — сухо добавил Голд, переводя взгляд налитых кровью глаз с одного собеседника на другого.

День, который начался для Голда столь радужно, покатился вниз и достиг своей нижней точки, когда выяснилось, что у них гости. Макс и Роза приехали в город, потому что у Розы обнаружилось затвердение на груди, оказавшееся, слава Богу, легко удаляемой кистой. Белл, которая сопровождала их к онкологу, рекомендованному Мерши Уэйнроком, пригласила их домой. Позднее вместе с остальными приехал Ирв. Голд дергался. У него была работа, которую он хотел продолжать.

— Когда ты начинаешь в Вашингтоне? — спросил его отец.

— Мне нужно будет опять съездить туда на следующей неделе. Тогда и выясню.

— Так я и думал, — удовлетворенно осклабился Джулиус Голд. — И какую же работу они дадут еврею, вроде тебя?

— Адмирала.

— Тогда меня они бы сделали коммодором, — парировал старик. — Ведь ты у нас столько плавал.

— А ты-то сколько плавал?

— Я приплыл кораблем из Антверпена с Сидом и Розой из самой России, от этого царя Николашки. А ты?

— Ладно, коммодор, — вздохнул Голд с вымученной улыбкой. — Мы все устали. Может, ты помолчишь немного сегодня?

— Скоро он замолчит надолго, — сказала мачеха Голда.

Отец Голда приподнялся в кресле, лицо его сморщилось так, что превратилось чуть ли не в точку. — Это что еще значит? — строго спросил он.

— В моей семье в Ричмонде, — отвечала мачеха Голда, она не отрывалась от вязания и казалась еще более безумной, чем обычно, в своем большом, остававшемся на ней на протяжении всего обеда чепчике из дешевой розовой материи, — если дети просили родителей помолчать, то родители, обычно это бывала мать, отвечали: «Скоро я замолчу надолго», — имея в виду, что скоро она умрет и больше не будет говорить.

Прошла минута ошеломленного молчания, после чего отец прорычал: — Я тебе не мать. И на кладбище не собираюсь. Так что, пожалуйста, помолчи.

— Скоро она замолчит надолго, — сказала Дина.

— Спасибо, детка.

Отец Голда с выражением глубочайшего отвращения отвернулся от своей второй жены и сказал Голду: — Приедешь на ланч в воскресенье. Сид тоже.

— Только не в этот уик-энд, — покачал головой Голд. — Мне нужно проверить работы и закончить статью.

— Еще одну статью?

— Кажется, еще один винтик готов, — сказала его мачеха.

Голд испытывал желание убить ее.

Ирв хохотнул вместе с остальными. — А эта о чем?

— Об образовании.

— Ты за или против? — спросил его отец.

— Против.

— Пора бы тебе поумнеть. Пока что образование не пошло тебе впрок. Тогда приезжай через воскресенье. Мне не все ясно с возвращением во Флориду. — Он окинул комнату раздраженным взглядом и спросил: — А Сида почему нет?

— Может, его не пригласили.

— Почему его не пригласили?

— Может, ты нас не просил об этом.

— Я должен просить?

— Я просила, — сказала Белл. — Им сегодня нужно куда-то в другое место.

Старик с безутешным видом выслушал это сообщение. Роза зевала, и Макс пробормотал, что пора ехать.

— Не так скоро, — возразил старик. — Мне еще сегодня нужно посмотреть парочку покойничков по телевизору.

Ирв поклялся, что успеет во́время доставить старика до дома.

Голд скрылся в своем кабинете еще до того, как ушел последний из них, и принялся отделять свои личные работы от работ, которые делал в колледже, прикидывая в то же время, какими могут быть последствия развода, не выходившего у него из головы. Белл не пропадет. Его отец будет оскорблен. Сиду будет все равно. Его сестры будут безутешны. Его мачеха может хоть повеситься. Его дети могут идти в жопу — пусть о них беспокоятся их доктора. Мальчики в общем-то неплохие ребята, лишь бы жили где-нибудь подальше, вот как теперь. Дина это просто черт знает что, и за что Бог наградил его таким несчастьем, думал он, когда в комнату вкатилась его двенадцатилетняя дочь и сказала:

— Мама здорово мечет икру, да?

— Я не заметил. — Голд не поднимал глаз.

— Что ты врешь? — сказала Дина. — Она ведь не хочет, чтобы ты ехал в Вашингтон, да?

— Я тебе сообщу, когда выясню.

— Сплошные враки. Слушай, ты хоть думай, когда будешь писать свои дурацкие статьи. За ту фигню, что ты написал о воспитании детей в прошлом году в Ледиз Хоум Джорнал, мне здорово досталось.

— Я задумал эту статью, как шутку.

— Ее никто не понял.

— Эту поймут.

— Как она называется?

— «Образование и истина, или Истина в образовании».

— Я не понимаю.

— Иди погуляй.