Голем

Зимняя гроза во всей ее бессмысленной ярости проносилась над городом. С реки сквозь завывания ветра доносились, через равные промежутки времени, глухие пушечные выстрелы, возвещавшие вскрытие льда на Молдаве. Комната пылала в огне беспрерывных молний. Я вдруг почувствовал такую слабость, что у меня задрожали колени, и я должен был сесть.

«Будь спокоен,– ясно произнес чей-то голос возле меня,– будь совершенно спокоен, сегодня lelschimurim – ночь защиты».

Мало-помалу гроза стихла, и оглушительный грохот перешел в монотонное постукивание града по крышам.

Физическая слабость дошла до такой степени, что я смутно, точно в полусне, воспринимал все, происходившее кругом.

Кто-то из круга произнес слова:

«Тот, кого вы ищите, тот не здесь». Другие ответили ему что-то на непонятном мне языке.

Затем тот же голос произнес какую-то фразу, в которой было имя «Henoch», но остального я не понял. Шум трескающегося льда, доносимый ветром, был слишком оглушителен.

Потом один из круга выделился, подошел ко мне, указал на иероглифы на своей груди – это были те же буквы, что и у других – и спросил меня, могу ли я их прочесть.

И когда я запинающимся от усталости языком ответил отрицательно, он протянул мне ладонь, и буквы засветились на моей груди, сперва латинские: Chabrat zereh aur bocher 06 .

потом медленно обратившиеся в совершенно мне незнакомые.

…И я впал в глубокий сон без сновидений, какого не знал с той ночи, когда Гиллель отверз мои уста.

06 Эта еврейская надпись в переводе означает: «Союз питомцев утреннего рассвета».

–

ХIII. Стремление

Стремительно пробежали часы последних дней. Я едва успевал пообедать.

Непреодолимое влечение к работе держало меня прикованным к столу с утра до вечера.

Камея была закончена, и Мириам радовалась ей, как ребенок.

И буква «I» в книге «Ibbur» была исправлена.

Я откинулся назад и стал спокойно припоминать маленькие события последних часов.

Услуживающая мне старая женщина на утро после грозы влетела ко мне в комнату с известием, что ночью обрушился каменный мост.

Странно: обрушился! Быть может, как раз в то мгновенье, когда зерна… нет, нет, не думать об этом! Иначе случившееся получит характер реального, а я заранее решил похоронить это в груди, пока оно само не проснется… только бы не дотрагиваться.

Недавно еще я ходил по этому мосту, смотрел на каменные статуи – а теперь вековой мост этот лежит в развалинах.

Мне было больно, что моя нога уже не вступит на него.

– Если даже его и отстроят, все-таки это уж будет не тот старый, таинственный каменный мост.

Целыми часами, работая над камеей, я думал на ту же тему, и как-то само собой, точно я никогда не забывал об этом, живо припомнилось мне: часто ребенком и потом позднее я любовался статуей святой Луитгарды и другими статуями, погребенными ныне в бушующих водах.

Целый ряд маленьких вещей, милых и родных мне с детского возраста, снова появился предо мной: отец, мать, многие из школьных товарищей. Вот только дома, где я жил, не мог я вспомнить.

Я знал, что внезапно, в тот день, когда я меньше всего буду ждать этого, он встанет перед моим воображением, и я уже заранее испытывал наслаждение.

Сознание, что все во мне располагалось так естественно и так просто, приводило меня в восторг.

Когда третьего дня я вынул из шкатулки книгу «Ibbur», ничто не показалось мне в ней удивительным… просто старая пергаментная книга, украшенная дорогими инициалами… совсем естественная вещь.

Я не мог понять, почему она показалась мне когда-то такой необычно таинственной.

Она была написана на еврейском языке, которого я совершенно не понимал.

Когда же придет за ней назнакомец?

Жизнерадостность, незаметно влившаяся в меня во время работы, снова пробудилась во всей своей живительной свежести и разогнала ночные видения, предательски напавшие на меня.

Быстро взял я портрет Ангелины,– надпись на нем была мною срезана… Я поцеловал его.

Это было глупо и бессмысленно, но почему когда-нибудь не помечтать о счастье, не ухватиться за сверкающее мгновение, не порадоваться ему, как мыльному пузырю?

Разве невозможно, чтоб исполнилось предчувствие тоскующего сердца? Разве никак не может случиться, чтобы я сразу стал знаменитостью? Равным ей, хоть и не по происхождению? По крайней мере, равным доктору Савиоли? Я подумал о камее Мириам: если бы и следующие камеи мне удались, как эта! Нет сомнения, что самые выдающиеся художники всех времен не создали ничего лучшего.

Допустим простую случайность: внезапно умирает супруг Ангелины.

Меня бросало то в жар, то в холод: маленькая случайность – и моя надежда, дерзкая надежда, становится реальной. На тоненькой ниточке, которая ежеминутно может оборваться, висит счастье, что должно упасть в мои руки.

Разве тысячи раз уже не случались со мной чудеса? Вещи, о самом существовании которых человечество и не знает.

И разве не чудо, что за несколько недель во мне пробудился художественный талант, который и теперь уже высоко подымает меня над уровнем посредственности?

А ведь я был только в начале пути!

Разве я не имел права на счастье?