Голем в Голливуде

Не выдержав, Джейкоб выскочил на свет божий, как новорожденный младенец: красный, озябший, разгневанный.

– Как же вы терпите, – проговорил он, выбираясь на бортик.

– Вода поступает прямо из реки, – сказал Петр.

– От этого она не теплее.

Петр усмехнулся и подал ему свежее полотенце.

В синагогах Джейкоб отсидел бессчетные часы. Порой и на женских половинах. Однако столь унылой картины не видел ни разу. Мертвенный свет люминесцентных ламп. Суставы складных стульев навеки скованы ржавчиной. Главный зал еле виден сквозь подслеповатые смотровые оконца.

– Женщины сюда и впрямь ходят? – спросил Джейкоб.

– В основном туристки.

– Не удивительно. Тут как в тюрьме.

– Вы очень циничны, детектив Лев.

– Такая работа.

– Здесь это не поможет.

Отдернув фиолетовую штору, Петр открыл дверь в каморку размером с телефонную будку.

– Дверь не запирается?

– Сюда вход запрещен.

– А вдруг кто-нибудь уступит искушению.

– Оттого-то проход через женскую половину. – Включив фонарик, Петр шагнул в каморку.

– Говорят, женщины менее устойчивы к соблазну. – В тесноте Джейкоба обдавало чужим жаром и речным запахом. – Возьмите Адама и Еву.

– Может, так оно было первоначально. – Петр задернул штору, закрыл дверь и направил луч фонарика на веревочную петлю, свисавшую с низкого потолка. – Посторонитесь.

Джейкоб едва успел прижаться к стене, прежде чем охранник дернул петлю.

Открылся люк и выскочила лестница, подняв тучу пыли, вмиг облепившей мокрые волосы. Джейкоб закашлялся и попытался разогнать пылевую завесу, щипавшую глаза. В потолке просматривалась шахта – почти как элеваторное нутро, только много уже. Туда уходила лестница, видимая футов на десять, – дальше слабый фонарик не справлялся с темнотой.

Петр поставил ногу на нижнюю перекладину:

– Лезем.

Скрипела и тряслась лестница, дождем сыпалась труха. Джейкоб моментально запыхался и вспотел. Он и не помнил, когда последний раз занимался подобной физкультурой. Кажется, в академии. А потом – слишком много выпивки. Избыток хот-догов. Конторская крыса.

Однако он всегда считал себя здоровым (телом, если не духом) и не рассчитывал так быстро сдохнуть.

Скачущий луч высвечивал заросли паутины, торчавшие гвозди и шматки пыли, но иногда вдруг прыгал вниз, и тогда Джейкоб, на миг ослепнув, искал следующую перекладину ощупью. Он припомнил чердачную дверь, как она виделась с улицы. Уровень третьего этажа. Уже пора бы добраться до чердака, но Петр, неумолимый, как вера, вслед за лучом резво взбирался все выше, что-то мыча под нос.

Вконец задохнувшись, Джейкоб попросил умерить прыть.

– Вы прекрасно справляетесь, детектив.

Однако самочувствие было отнюдь не прекрасным. Ноги ломило, руки ослабли, будто поднялся на целую милю. Опаляло жаром: сердечный приступ, панический приступ, а то и оба разом.

– Сколько еще? – прохрипел Джейкоб.

С неизмеримой высоты донесся ответ:

– Уже недалеко.

Фонарик погас, и Джейкоб погрузился в непроглядную, как смерть, черноту.

Отдуваясь, он уцепился локтем за перекладину, выудил из кармана мобильник и, сжав его в потной руке, продолжил подъем. Синеватый свет, одолевавший не больше фута пыльной тьмы, гас через каждые десять секунд. Джейкоб его оживлял, поглядывая на экран. Связи не было.

6.13. До субботы уже не вернуться.

А Петр взбирался все выше.

Дабы унять тревогу, Джейкоб начал считать перекладины: тридцать, пятьдесят, сто. Фонарик погас, но мычанье Петра еще слышалось; ухало сердце, каждый шаг – изуверство. Джейкоб снова взглянул на экран: время не изменилось; наверное, отсутствие связи сбило настройки, сказал он себе, хотя прекрасно знал, что часы не зависят от спутникового сигнала, – тогда, наверное, виновата пыль, особая пыль, токсичная, она набилась в корпус, и телефон завис, иначе никак не объяснить, что пройдено еще шестьдесят перекладин, а часы по-прежнему показывают 6:13, и еще, и еще, а потом экран погас бесповоротно – либо села батарея, либо пыль так сгустилась, что ничего не увидишь, даже уткнувшись носом в телефон. Джейкоб потерял счет перекладинам. Мычанье тоже смолкло. Джейкоб крикнул, но глухой отзвук известил: раз он не слышит Петра, значит, ни Петр, ни кто другой не слышит его. Всё. Наверх не залезть, обратно не спуститься. Он один. Единственный выход – разжать пальцы и рухнуть в пропасть.

Всхлипнув, Джейкоб ухватился за следующую перекладину.

Во вселенной открылась сияющая брешь. Запел тягучий оранжевый свет.

Пыль соткалась в ткань, ткань свернулась теплым влажным тоннелем, тоннель всосал Джейкоба, и чем ближе, тем шире брешь, потоком хлынул свет, а с ним голоса.

Он тянулся к ним и рвался, задыхаясь, и голова его распадалась, и раскалывалась, и корежилась, и множились голоса: сорок пять, семьдесят один, двести тридцать один, шестьсот тринадцать, восемнадцать тысяч, тысяча тысяч голосов, каждый неповторим, и удивителен, и странен; свет распахнулся океаном, грозный гудящий хор, и голоса накатили, двенадцать на тридцать, и еще на тридцать, и на тридцать, и на тридцать, и снова, и снова на тридцать и на триста шестьдесят пять тысяч мириад – шорох бесчисленных крыл…