Големикон

Когда пытаешься малыми силами сохранить хрупкую гармонию мира, или хотя бы ее подобие, осколки дисгармонии бросаются в глаза с удивительной четкостью, а такие огромные ошметки – тем более.

Поезд загудел – Альвио и Прасфора ускорились.

Господин Фюззель с интересом рассматривал свои пальцы, напоминающие скорее плохо сделанные самокрутки. Он цокнул, посмотрел на поезд, потом – на торчащие вдалеке горы, и сказал:

– Вы просто не знаете, что нас ждет, и как это можно обернуть в свою пользу. Вы бы до такого даже не догадались… Тогда даже драгоценная доставка вам не поможет, ничего не поможет, и великан на ногах из глины наконец-то рухнет.

Фюззель потеребил пустую склянку из-под горючей алхимической смеси в кармане.

Мужчина снова рассмеялся – на этот раз с таким наслаждением, будто бы рядом сдохла не только пара-тройка крыс, но и десяток страдающим бронхитом нутрий.

Бронзово-золотистая махина единственного в семи городах поезда производила впечатление, сравнимое с тем, какое можно испытать при виде огромной скалы, вот только не из камня, а из хрусталя, золота и изумрудов – и не важно, что жители Хмельхольма, по идее, должны были удивляться меньше всех остальных. Они все равно, волей неведомого рефлекса, что ли, развевали рты и несколько минут стояли, наслаждаясь видом поезда.

Альвио стал исключением из общего правила, он даже легкой тени внимания не бросил на это чудо прогресса. Вот если бы там оказался дракон, или какой-нибудь неведомый зверь, то другое дело.

– Ты же не первый раз его видишь, – пнул он вбок Прасфору, поправляя длиннющий красный шарф, – и чего такой ступор, а?

Девушка помотала головой.

– Привычка, – призналась она. – Просто привычка.

Прасфора и Альвио уже стояли на перроне, занесенном рыжими осенними листьями, которые напоминали скорее коллекцию сияющего, но потерянного и небрежно просыпанного янтаря. Легонько, но все же ощутимо стегающий холодом ветер игрался с подвесными фонарями под черепичными навесами маленьких вокзальных арок. Сейчас – с потухшими плафонами, вечерами – горящими голубовато-фиолетовым сиянием.

Прасфоре захотелось натянуть толстенный мягкий свитер, который она взяла с собой. Осень в горной части двуединого Хмельхольма была куда суровее и холоднее, не особо-то сюсюкаясь с людьми.

Девушку все еще рвало между остаться здесь и рвануть туда.

Поезд издал сигнальный гудок.

– Ну что же, – поправил Альвио очки. – Удачи тебе!

– Будто я уезжаю навсегда. Отвезу дяде лекарства, отдам еду, ну, может, поболтаю – и обратно. Знаешь, я ведь его так плохо помню.

Драконолог улыбнулся той далекой и отстраненной улыбкой, которая всегда появлялась на его лице в те минуты, когда он немного терялся между реальностью и мыслями – то есть, практически всегда.

И снова – гудок.

– Ну все, я побежала! Ждите к концу дня, – девушка улыбнулась. Ямочки на щеках превратились в самые настоящие кратеры.

– Прасфора! – окликнул ее Альвио.

Попадамс остановилась.

– Я что-то забыла, да? – в голове противно-писклявым колокольчиком защебетал маленький, но назойливый комплекс неполноценности.

– Нет, просто я хотел, – драконолог достал свою тетрадь в кожаной обложке и, подойдя к Прасфоре, протянул ей, – дать это тебе на время поездки. Вдруг ты увидишь что-то, что можно будет туда зарисовать…

– Ты же был в горном Хмельхольме, и не раз. К тому же, я туда и обратно, даже если задержусь, что такого я могу успеть там увидеть?

– Ну вдруг…

– Грифона или единорога? – заговорчески прищурилась Прасфора.

– Ну вдруг… – повторил Альвио, уже вновь витая в своих бирюзово-малиновых облаках на недосягаемой высоте – там, где мечтательность так туго сплелась с реальностью, что их и ломом уже не разъединишь.

Девушка взяла тетрадь, еще раз попрощалась с драконологом и села на поезд.

Альвио, полностью уйдя в свои астралы-фракталы или куда там обычно уходят такие люди, даже не заметил, как поезд тронулся – только услышал далекий гудок и скрежет рельс, но в его голове это отразилось цокотом каких-то там мистических копыт.

Но что-то в его пушистых и воздушных ирреальных далях оттенка невозможного цвета подсказывало драконологу, что поездка Прасфоры затянется.

И так уж водится, что эти фантомные пределы мечтаний дают очень правильные подсказки, хоть и не объясняют, как, что, почему и зачем.

Мэр Кэйзер никогда не считал, что власть – это цель, ради которой нужно без топора прорубаться через дремучие леса бесконечных препятствий.

Власть была лишь инструментом, очень действенным и универсальным, этаким швейцарским ножиком, способным помочь в любом деле, начиная малым и незаметным, заканчивая грандиозным. Власть была тем инструментом, которому поддавались и глина, и дерево, и бриллианты – все ломалось под ее натиском.

А вот цели… цели наметились совсем другие.

Власть Кэйзера не сказать чтобы была уж совсем великой – далеко не как у Правительственного Триумвирата, управляющего всеми семью городами из Сердца Мира, из столицы. Конечно, один город, пусть и двуединый, не идет в сравнение с семью, но…