Голев и Кастро. Приключения гастарбайтера

— Ты совершенно права, — расцвел Витя, — золотую. Мы так и назовем ее «Золотая хазета». Ведь правда — это золото! Хазета, — продолжал Витя, — будет знакомить жителей Севастополя с ихней новой жизнью, которую они пока что сами знают плохо. Мы объясним хражданам Севастополя, какую политическую позицию им надо занимать по различным партиям, движениям и всему такому подобному! Если честно, — он доверительно наклонился через стол к Голевым, — я лично собираюсь до Крымской Рады. Я лично хотел бы стать депутатом. А для этого мне нужен собственный орхан!

Танька хрюкнула.

— Орхан, — быстро спохватился Круглянко, — в смысле, рупор. Ха-зе-та! Бесплатная хазета с ТВ-прохраммой для всехо Севастополя. И мне нужны верные люди.

— Но мы ведь никогда ничем подобным не занимались. — Голеву мучительно не хотелось освежать Витину память, но иначе было нельзя. Нечестно.

— Пфе, — сказал Витя, — я уже нанял пять человек, которые съели собаку в этом деле. А вы мне нужны как верные, в смысле, проверенные люди. Николай будет координатором проекта, а Татьяна может пригодиться как наборщик.

— Я умею верстать, — вмешалась Танька, — Гуливатый одно время выпускал рекламные листки.

— Зашибись! Но главной у вас будет такая задача, — Витя поднял кверху коротенький указательный палец, перепоясанный перстнем с моховым агатом, — как только вы почувствуете что-то не то, какие-то сомнения, разговоры, вы сразу же скажете мне. Ясно?

Голевы синхронно кивнули.

— Оклад у вас будет такой. — Витя придвинул к себе розовую квадратную бумажку и небрежно начертал на ней число, при виде которого у Таньки вырвался восторженный стон. — На каждого, — любезно пояснил Витя. — И вообще, — сказал он на прощание, пожимая руку бывшему однокласснику, — я считаю, что людям надо помогать. Если у тебя есть такая возможность.

Голеву вспомнилось, что однажды он уже слышал нечто похожее.

В самое ближайшее время (потому что выборы были назначены на десятое декабря, а сейчас уже сильно пахло осенью, и Витя Круглянко торопился) выяснилось, что в редакторы газеты приглашен не кто иной, как Колобуев, бывший директор бывшего НИИ океанологии.

— А что делать, Коленька? — философски спросил Колобуев после того, как утихла первая радость встречи (абсолютно, кстати, наигранная). — Предприятие мое, можно сказать, похитили: сначала прикупили акции, потом меня же и на улицу попросили. Занимаются фигней — просят гранты под исследования, а потом подсовывают иностранщине филькины грамоты. Вот и пришлось начать совершенно новую жизнь. Зато теперь я не пропаду.

Колобуев решительно потряс кулачком и свел в одну взъерошенные брови. Таньке он почему-то не понравился. Колобуев и впрямь был чересчур подозрительным — особенно в телефонных разговорах. Если его — исключительно из вежливости — спрашивали, как идут дела, Колобуев немедленно интересовался, что имеется в виду, так что собеседник немедленно смущался и проклинал свою вежливость. Еще он очень любил вопросительные обороты: «В каком смысле?», «Вы уверены?» — и часто начинал свои речи со слов: «Я хочу сказать, что…» В целом же Колобуев был предсказуем, как американский боевик группы «В», и работу сумел организовать в сжатые, как и мечталось Круглянке, сроки.

Первый номер газеты Голев и сейчас помнил наизусть, тем более, что на развороте была большая, написанная им собственноручно статья о замечательно порядочном и честном коммерсанте (оксюморон, заметила Танька, вычитывая полосы — она выполняла еще и работу корректора), этническом украинце, свободолюбе Викторе Круглянко. Посреди разворота беззастенчиво располагался огромный блок фотоиллюстраций: В. Круглянко в костюме от Hugo Вoss встречается с избирателями, одетыми в собственные костюмы, В. Круглянко в рубашке от Krizia привозит в детский дом игрушки и питание, В. Круглянко в обнимку с киевским артистом Чепражных (оба в плавках сложно сказать чьего производства и с шарообразными брюшками на фоне Черного моря), наконец, самая крупная фотография представляла В. Круглянко в быту: расплывшись улыбкой, Витя приобнимал за талию пышноторсую женщину с грустными семитскими глазами, мелкой стайкой вокруг них расположились дети разных полов и возрастов. Дети, как узнал Голев, были от трех круглянкинских браков, он согнал их с разных концов города для фотографии с последней женой, матерью двух мальчиков. Ее звали Руфина.

Сложно сказать, какой успех имел первый номер газеты, но Голев так втянулся в процесс, что вскоре возлюбил нехитрую четырехполосицу, как третье свое дитя. Больше всего ему нравился тот момент, когда новый, душистый номер приносили в кабинет, и Голев знал, что на первой полосе он увидит свою фамилию под заметкой, а на второй — свой псевдоним под статьей; он рассматривал свежие выпуски, как будто не самолично вычитывал их вчера, добровольно, вместе с Танькой; перечитывал материалы, которые знал наизусть, разглядывал фотографии, он даже внимательнейшим образом изучал выходные данные и контактные телефоны редакции.