Гольф с моджахедами

Чутье подсказывало, что линия фронта, если она существовала, пройдена и осталась за спиной. Во всяком случае, опасаться разборки с федералами теперь не приходилось. Внутреннее напряжение, не отпускавшее даже на привалах после изматывающих маршей, ослабело.

Нейлоновая бечевка, намотанная выше ладони, засалилась и вполне сошла бы за путы, если бы пришлось подделываться под заложника. Обрывком предусмотрительно снабдил очкастый бородач, не удосужившийся назваться. На промозглом Раменском аэродроме он втягивал голову в плечи так, что воротник кожаного реглана подпирал натянутый до ушей картуз «под Жириновского». Будто прятал лицо. Да и борода сидела кривовато.

Явиться к самолету в Раменском, где состоялся внезапный контакт с карикатурным типом, ему, аспиранту военного института на Садовой-Триуфальной рядом с Театром Сатиры, приказала менеджерша по безопасности казино «Чехов». Это заведение на Малой Дмитровке набирало в охрану армейских офицеров. Бывшим или действующим кегебистам и ментам в найме отказывали. Казино, кратно окупившись за две зимы беспрерывного праздника нового тысячелетия, подлежало ликвидации вместе с залами игральных автоматов. Если нужна новая работа, сказала менеджерша, есть предложение. Назвала цену, направление заброски, сроки и гарантировала крутую ксиву. Пообщала: поездка, в сущности, курортная — на юг, к Черному морю.

В нескольких сотнях километрах от этого моря он и брел теперь в бандитской компании, стараясь не свернуть шею на обледенелых подъемах и спусках.

Человек в камуфляже отрыгнул съеденные на ходу шпроты. Одолевала кислая тошнота, отчего он то и дело кашлял, жгло под ложечкой… Желудок испортил… Впрочем, и от армейской свиной тушенки, не полагавшейся бойцам «джихада», его обычно тоже выворачивало. Интендантам по определению полагалось воровать. Иначе зачем ими становиться? В армию, по его мнению, люди шли, чтобы не заботиться о жратве, жилье и одежке. Не гипотетической же смерти ради, даже героической и действительно за родину, и действительно в бою…

Сколько же в нем накопилось непростительной злобы и нехорошей досады!

Он утешался подсчетом заработанного. В сутки выходило по шестьдесят долларов, на круг получалось почти семьсот.

…По траве свекольного цвета, дожившей до весны под кронами неизвестных ему деревьев, они почти вышли к опушке — уже просматривался берег речки, — когда местность накрыла артиллерия. Кащей, взгромоздив над хилой плотью «этюдник», будто он был бронированный, сказал между взрывами:

— Уважаемый, не дергайся… По кавказским обычаям считается позорным, если взялся охранять гостя и не сумел. Все хорошо. Тебя охраняют и берегут. Это дежурный огневой налет. Не в нас. В божий свет…

— Я не дергаюсь, — сказал он. — Из пушек по воробьям… Пусть бьют и пусть охраняют.

Ослик, навьюченный цинками, пробовал мертвые листья на кустистом подлеске, обнажая розоватые десны. На взрывы не реагировал, только водил ушами при свисте снарядов.

— Теперь из гаубиц и мошку охаживают, — сказал старик. — Больше палишь — больше навару. Бабах — и гильза… Бабах — и гильза… По шесть кило цветного металла. А то и целиком снарядик в сторону, там и взрывчатка… Нам бы подбирать! Да у артиллерии свои чеченцы, эх…

— На каком наречье ты утром изъяснялся?

— Блатная музыка времен казачьей депортации товарищем Сталиным… Спросил: нет ли покурить? Для пробы… А ты кто?

Кащей, вернувшийся к обычной речи, казался опереточным.

Курьер не ответил старому дурачку.

Налет вроде как прекратился. Боевики подождали минут пять и зашевелились…

Словно ничего не случилось. Так бы и лежать дальше. Он чувствовал, как ослабел из-за колик в животе.

Подошел старший, обладатель снайперского «винтореза», и выдал абракадабру:

— Дица вухулевги, дун вухулевги, дида дова… Магьярда нахъа вукьяго льяла.

В этом духе.

— Не понимаю. Скажи по-русски, — попросил курьер, заставив себя перемочься и встать.

— Тех, кто хочет их прибить, и тех, кого они собираются прибить, эти ребята чуют и за горой… Так он говорит, — помог с переводом Кащей. По-аварски… То есть, он кунак тебе, и, пока он жив, тебе бояться нечего, хоть артиллерии, хоть чего… По-русски он плохо умеет. Из деревни. Молодой, жизнь в походе. Ты уж вникай…

— Долго ещё идти? — спросил курьер и, не удержавшись, съехидничал: Пока он жив…

— Пришли, уважаемый, — ответили со спины.

Ему ловко свели сзади локти, пинками по каблукам раздвинули ноги, на голову нахлобучили черный мешок. Удивляться обыску уже не приходилось. Офицерское удостоверение в нагрудный карман не вернули.

По мягкому гуду человек в камуфляже определил работу заграничного генератора. Тональность хорошей мощности. Возможно, работали и несколько установок. Приятно обдало теплом, пахнуло соляркой. Затем он почувствовал пол подъемника, продавившийся под ногами. Слегка громыхнули цинки. Руки, стянутые в локтях за спиной, затекли.

Судя по времени и скорости движения, кабина лифта поднялась на высоту шести-восьми этажей. Двери разошлись, и сквозь мешковину пробилось солнце. Порывистый, пахнувший весной ветер пробирал, однако, до костей.