Гольф с моджахедами

После Иностранного легиона и Алексеевских информационных курсов имени профессора А. В. Карташева под Брюсселем я на восемь лет осел в Бангкоке, где получил лицензию «практикующего юриста», то есть право работать частным детективом. По рекомендации тайских знакомых я устроился в охранный кооператив бывшего майора королевской полиции Випола. А после поимки двух австралийцев, ограбивших склад бриллиантовой гранильни на Силом-роуд в центре таиландской столицы, моя лицензия стала бессрочной. Подобная привилегия иностранцам выпадала редко. Я прилично зарабатывал, купил квартиру во Втором сои, как называются бангкокские переулки, на престижной Сукхумвит-роуд. Так что поиск для меня православной невесты мама, вероятно, провернула бы раньше, если не кончина отца.

Отец единственный в нашей тогдашней семье родился в России. Как неженатого и не обязанного умирать в стаде мироедов, высылаемых из калужских деревень в Заполярье, мой дед вытолкнул его, отодрав доски в полу теплушки, на рельсы. Беглецу посчастливилось добраться до Владивостока, а в 1930 году с даурскими контрабандистами уйти за китайский кордон. В Харбине он женился на дочери кассира железной дороги под совместным советско-китайским управлением. В 1945 году, когда мне было пять лет, советские войска заменили в Маньчжурии японцев. Наша семья покатилась от греха подальше сначала в Шанхай, где в пансионе для детей неимущих эмигрантов на Бабблингвелл-роуд я превратился из Василия в Бэзила, а затем во Французский Индокитай — портовый Хайфон, потом Ханой, Сайгон…

Отец кончил счеты с жизнью в Маниле, на Филиппинах, выстрелом в сердце. На счете в новозеландском банке он оставил маме достаточно на пять-шесть лет жизни. Чековую книжку папа пришпилил к прощальной записке:

«Я всегда любил вас. Я был счастлив вашей поддержкой. Вы не предавали меня. Не предам и я. Мне 65, силы уходят. У меня болезнь, которая превращает в обузу. Вы верили моим решениям. Верьте и этому последнему. Ваш любящий муж и отец. Да спасет вас Господь».

Болезнь гнездилась в его сердце. Он и стрелял-то в нее. Я знаю. Неясным оставалось одно: зачем он поехал умирать на остров Лусон, на котором и находится Манила? Позже я, кажется, понял. Во-первых, чтобы остаться одному, спокойно обдумать свое решение и, подготовив нужные бумаги, не дрогнуть. И во-вторых, чтобы поближе ко мне оказался Владимир Владимирович Делл, бывший харбинский балалаечник и последний белый плантатор на индонезийской Суматре, торговец каучуком, друг отца…

В Маниле стояла сорокаградусная жара при стопроцентной влажности. Кондиционеры в семидесятые годы стоили бешеные деньги, и, подсчитав свои возможности, я договорился с холодильником компании «Пепси-Лусон» о поставке одной тонны льда. Партиями, каждые два часа. Служащие вытаскивали из-под стола, на котором лежал гроб с телом папы, цинковую ванну с растаявшими кусками и ставили другую — со свежими. Лед в пластиковых пакетах лежал под покрывалом на груди и животе, у висков. Владимир Владимирович обещал, что православный батюшка прилетит из Австралии. У Делла в хозяйстве имелись две двухмоторные летающие лодки.

Старый деревянный гест-хаус «Чан Теренган Гарсиа Аккомодейшн» возле манильского аэропорта освобождался от мебели и сантехники перед сломом, поэтому хозяин-китаец согласился принять постояльца с покойником.

В номере с мертвым папой я прожил полтора дня, один, если не считать появлений служащих «Пепси-Лусон». Позже прибыли Делл и священник отец Афанасий, оказавшийся австралийским аборигеном преподобным Куги-Куги, принявшим православие и постриг в Японии. Мы выпили по стакану «Столичной», бутылку с которой я охладил в ванне со льдом под гробом. Я настоял, чтобы Делл принял оплату за самолет, и выдал щедрое пожертвование батюшке на его туземный приход.

Жидкая сероватая земля сама по себе, оползая, сомкнулась над тиковым гробом на старом колониальном кладбище в пригороде Манилы. Она липла к лопатам, словно клей, и уже пахла гнилью. Спустя пять лет, в тот год, когда разъяренные лусонские мужики с мотыгами и мачете собрались захватить кладбище под пашню, его сравняли и покрыли армоцементными плитами назло бунтовщикам, а поверх разместили вертолетное «крыло» военно-морских сил.

От отца, кроме альбома с фотографиями, остались ещё несколько номеров журналов «Дроздовец», «Жизнь изюмских гусар» и «Часовой», которые пересылал из Франции поручик Неелов просто так, по старому знакомству, чтобы не выбрасывать. Отец не был кавалеристом, не был он белым, красным или ещё каким, считал себя «бесцветным», а в отряд Неелова, нанятого очередным китайским маршалом-временщиком в конце тридцатых годов, записался фельдшером ради быстрых денег. Угодив в окружение, отряд сдался противнику. Проткнув под ключицу поручика проволоку, конвойные нанизали на неё наемников ушными раковинами и связанными погнали на продажу. Ночью нееловцы легли в круг, каждый отгрыз ухо соседу и зубами же развязал путы. Разоружив и перебив охрану, они укатили на захваченных грузовиках, прихватив корпусную казну.