Голгофа XX века. Том 1

Казалось бы, надо успокоиться и поставить точку в этой неприлично затянувшейся дискуссии. Так нет же, нашлись «шолоховеды», которые продолжают публикации своих сомнительных исследований, задаваясь гнуснейшей целью во что бы то ни стало свергнуть с пьедестала покойного классика и доказать, что советский писатель никак не мог написать такой грандиозной эпопеи. Дошло до того, что они стали выдергивать из текста описания пейзажей, названия географических пунктов и даже отдельные слова, сравнивая их с такими же словами у Крюкова или Попова, заходясь при этом от радости, что они порой совпадают.

Ну что ж, господа ниспровергатели, попробую внести в этот спор свою лепту и я. Пейзажи — пейзажами, поговорки — поговорками, но ведь вам хорошо известно, на чем держится роман: он держится на образе главного героя. А вот его-то Шолохов никак не мог «списать» у кого-то из предполагаемых авторов рукописи, так как он его взял из жизни, той жизни, которую другие авторы знать не могли. Больше того, Шолохов неоднократно с этим человеком встречался, писал ему письма и… не смог защитить, когда его вели на расстрел. Думаю, что именно поэтому «Тихий Дон» не дописан до конца. А ведь в одном из интервью Михаил Александрович говорил: «Были мысли увеличить роман еще на одну книгу, но я их оставил».

И правильно сделал! Никто бы не позволил закончить роман расстрелом Григория Мелехова, причем не врагами советской власти, а доблестными советскими чекистами. Потому-то так грустно-многообещающе звучат последние строки «Тихого Дона»:

«У крутояра лед отошел от берега. Прозрачно-зеленая вода плескалась и обламывала иглистый ледок окраинцев. Григорий бросил в воду винтовку, наган, потом высыпал патроны и тщательно вытер руки о полу шинели.

Ниже хутора он перешел Дон по синему, изъеденному ростепелью льду, крупно зашагал к дому. Еще издали он увидел на спуске к пристани Мишатку и еле удержался, чтобы не побежать к нему… Все ласковые, нежные слова, которые по ночам шептал Григорий, вспоминая там, в дубраве, своих детей, — сейчас вылетели у него из памяти. Опустившись на колени и целуя розовые холодные ручонки сына, он сдавленным голосом твердил только одно слово:

— Сынок… сынок…

Что ж, вот и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына…

Это было все, что осталось в его жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».

Да, то немногое, о чем мечтал Григорий, сбылось. Но жизнь продолжалась, и надо было искать в ней свое место.

Краса и гордость казачества

Передо мной письмо, написанное рукой Шолохова и отправленное из Москвы 6 апреля 1926 года.

«Г. Миллерово. Ст. Вешенская, х. Базки.

Харлампию Васильевичу Ермакову.

Уважаемый тов. Ермаков!

Мне необходимо получить от Вас некоторые дополнительные сведения относительно эпохи 1919 года.

— Надеюсь, что Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае-июне с. г. Сведения эти касаются мелочей восстания В-Донского. Сообщите письменно по адресу — Каргинская, в какое время удобнее будет приехать к Вам? Не намечается ли в этих м-цах у Вас длительной отлучки?

С прив. М. Шолохов».

Почти год Шолохов регулярно навещал Харлампия Ермакова. Эти встречи хорошо помнит дочь Ермакова — Пелагея Харлампиевна, которая и поныне живет в Вешках.