Голгофа XX века. Том 1

«И когда мне говорят, что Мейерхольд сейчас дал не так, как нужно дать, мне хочется вернуться к биографии Мейерхольда и к его положению в сегодняшнем театральном мире. Я не отдам вам Мейерхольда на растерзание… Надо трезво учитывать театральное наличие Советской республики. У нас мало талантливых людей и много гробокопателей. У нас любят ходить на чужие свадьбы при условии раздачи бесплатных бутербродов. Но с удовольствием будут и хоронить.

Товарищ Мейерхольд прошел длительный путь революционного лефовского театра. Если бы Мейерхольд не ставил «Зорь», не ставил «Мистерии-буфф», не ставил «Рычи, Китай», не было бы режиссера на территории нашей, который взялся бы за современный, за революционный спектакль. И при первых колебаниях, при первой неудаче, проистекающей, может быть, из огромности задачи, собакам пошлости Мейерхольда мы не отдадим!»

Казалось бы, лучше не скажешь и к мнению официально признанного трибуна революции неплохо бы прислушаться! Ан нет, не прислушались и упекли в кутузку… Пока из Мейерхольда тянули жилы на допросах, кто-то решил заняться его женой: 15 июля 1939 года Зинаида Райх была зверски убита, причем прямо в своей квартире. Версий этого преступления много — от любовника до сотрудников НКВД, от театральных знакомых до простых грабителей, но ни одна из них не считается доказанной. По большому счету дело об убийстве Зинаиды Райх нельзя считать закрытым.

Всеволод Эмильевич об этом, конечно же, не знал, а так как его по-прежнему не вызывали на допросы, он вызвался написать собственноручные показания. Тридцать одна страница написана рукой Мейерхольда, но как написана… Ломаные, раздерганные строчки, кое-как слепленные буквы. Нелегко, очень нелегко достались ему эти показания. Собственно говоря, это даже не показания, а своеобразный творческий отчет Мастера.

С какими людьми сводила его судьба, какие титаны мысли оказали на него влияние! Вы только вслушайтесь в этот перечень имен: Метерлинк, Пшебышевский, Белый, Брюсов, Ван-Лерберг, Аннунцио, Бальмонт. Всеволод Эмильевич рассказывает о парнасцах, символистах и акмеистах, о знаменитых «средах» у Вячеслава Иванова, об общении с Мережковским, Струве, Гиппиус, Ремизовым, Чулковым, Разумником, Гумилевым, Волошиным, Сологубом, Чеботаревской… А встречи с Горьким, Чеховым, Бенуа, Добужинским, Сомовым, Билибиным, Блоком, Философовым, Комиссаржевской, Савиной! И не только встречи, но и совместная работа с этими великими людьми, составлявшими цвет и гордость русской культуры.

То ли под влиянием этих воспоминаний, то ли он просто встряхнулся, но в начале октября к Всеволоду Эмильевичу пришло самое настоящее прозрение: он понял, что творит нечто непотребное, что, идя на поводу у следователей, говорит не то, что было, а то, что нужно следователям. И он решительно заявляет:

— На допросе 14 июля я показал, что Дикий был привлечен Олешей к террористической деятельности. Эти мои показания не соответствуют действительности, потому что Олеша никогда об этом не говорил. И вообще, с Олешей никаких разговоров о террористической деятельности не было. Дикого я оговорил. А оговорил потому, что в момент допроса находился в тяжелом психическом и моральном состоянии. Других причин нет.

Дальше — больше! Следователи запаниковали: обвинение разваливалось, как карточный домик. А Всеволод Эмильевич потребовал бумаги и снова засел за собственноручные показания. Но теперь это были показания не сломленного, больного арестанта, а мужественного, все понявшего и принявшего решение человека.

Он пишет, что показания, касающиеся Милютиной, не соответствуют действительности, так как, давая их, находился в состоянии сильного психического и морального потрясения.

«Я путал имена и даты, — пишет он, — переадресовывал события от одних лиц другим. Например, Рыков и Милютина были у меня на квартире — этого было достаточно, чтобы я заявил, что встречался с Рыковым у Милютиных. А этого не было. То же и с Бухариным… Не могу ничего точно сказать и о Радеке».

Несколько позже у него поинтересовались, ознакомился ли он с материалами дела и имеет ли какие-нибудь жалобы и заявления.

— С материалами следствия я ознакомился, хотя хотел еще почитать. Никаких жалоб по отношению к следствию не имею. Следователь Шибков никакого давления на меня не оказывал, а следователи Воронин, Родос и Сериков давление оказывали.

Вот так, ни больше ни меньше… А знаете, что означает невинная на первый взгляд формулировка «оказывать давление»? Думаете, речь идет об окриках и оскорблениях? Как бы не так! Все гораздо проще и страшнее. Несколько позже я об этом расскажу, причем устами самого Всеволода Эмильевича. А пока что он спешил исправить содеянное и чуть ли не круглосуточно писал собственноручные показания.

«К своим ранее данным показаниям относительно следующих лиц: И. Эренбург, Б. Пастернак, Л. Сейфуллина, Вс. Иванов, К. Федин, С. Кирсанов, В. Шебалин, Д. Шостакович, Лапина (дочь Эренбурга), С. Эйзенштейн, Э. Гарин, В. Дмитриев считаю долгом внести ряд добавлений, а главное, весьма существенных исправлений.