Голгофа XX века. Том 1

Как бы то ни было, у Антонины накопилась целая пачка писем от мужа, которые она бережно хранила. Вернувшись в Москву, Антонина узнала, что муж арестован, а на квартире был обыск. И знаете, что она сделала с письмами? Никогда не догадаетесь! Прекрасно понимая, что письма могут служить серьезной уликой, она… Думаете, рвет на мелкие кусочки или сжигает? Нет, ей это и в голову не приходит: уничтожить письма любимого человека — это не просто кощунство, это страшный грех. И она бежит к ближайшей подруге, которая к тому же еще и родственница, и просит спрятать письма мужа до лучших времен. Та вроде бы колеблется, то соглашается, то не соглашается, а тем временем шепнула мужу, чтобы тот сбегал в ближайшее отделение ОГПУ. Тот не заставил себя уговаривать — и вскоре вернулся с оперативниками.

Такие вот были времена, такие нравы… Высочайшей пробы благородство преспокойно уживалось с высочайшей пробы подлостью. К счастью, для Антонины Зининой пребывание в Бутырке было недолгим: в деле есть постановление об освобождении ее из-под стражи «в связи с установленной непричастностью к делу № 1810». Напомню, что это был сравнительно мягкий по приговорам 1932 год. В 1937-м жены «врагов народа» получали не менее семи-восьми лет, а то и «вышку».

Нас спасет русский фашизм!

Не удивляйтесь, но именно такой лозунг выдвинул в своей программе переустройства жизни в Советском Союзе Николай Зинин. Не забывайте, что Гитлер еще не пришел к власти, что о войне никто не думал, концлагерей не было, евреев не уничтожали, а славян не считали низшей расой. Фашизм тогда воспринимался как национал-социализм, то есть то, за что боролись большевики, но с национальной окраской. В понимании русского это было не что иное, как борьба за создание Великой России. Когда на одном из допросов у Зинина спросили, сам ли он составлял программу или ему кто-то помогал, то ответил он довольно своеобразно.

— Сгусток программы мой, а идею позаимствовал у Дайдера.

— У Дайдера^? Кто такой Дайдер? — встрепенулся следователь. — Иностранец? Где служит? В каком звании?

— Да нигде он не служит, — улыбнулся Зинин. — Его вообще нет на этом свете.

— Умер? Расстрелян?

— Он даже не рождался Но никогда не умрет, потому что расстрелять его невозможно.

— Невозможно?¹ — изумился следователь. — Кому вы это говорите!

— Дайдера невозможно расстрелять, потому что он живет вот здесь, — постучал Зинин по своей голове. — Дайдер — литературный герой. Его придумал писатель Анов и вывел этого белогвардейца в рассказе «Пыль».

— Ах, вот оно что, — усмехнулся следователь, — литературный герой… Но расстрелять его можно… если бабахнуть по той голове, в которой он живет.

— Таких голов много, — сразу помрачнел Зинин.

— Ничего, патронов у нас хватит, — зловеще ухмыльнулся следователь. — Так поведайте нам, бывший красноармеец Зинин, что вы взяли у этой белогвардейской сволочи Дайдера, а что придумали сами.

— Дайдер обозначил цель — свержение советской власти, и метод — ставка на взрыв изнутри. Интервенция уже не пройдет — это ясно. Все остальное — мое. Я убежден, что нашей опорой должно быть раскулаченное крестьянство — таких людей миллионы, а также казачество и исключенные из партии оппозиционеры. Нельзя забывать и о молодежи, которую не принимают в вузы из-за непролетарского происхождения. Короче говоря, недовольных в нашей стране — легионы. Если их объединить и дать хорошие лозунги — большевикам несдобровать. Но чтобы их объединить, нужна партия, такая, как у Муссолини. Ведь итальянских фашистов было ничтожно мало, а теперь их больше, чем у нас коммунистов.

— Значит, партия должна быть фашистской? — уточнил следователь.

— Именно фашистской. Но в то же время русской по духу. Русский национал-социализм! Это будет протестом гнилому еврейскому интернационализму. Со временем за нами пойдут и многие коммунисты, особенно пролетарского и крестьянского происхождения: они сохранили русское лицо и у них в крови неприязнь к еврейскому интернационализму. И вообще, я глубоко убежден, что национальные струны — самые чувствительные, важно умело их тронуть — и люди пойдут за нами, не рассуждая.

— А террору в вашей программе место есть?

— В принципе, я против террора, так как он ничего не решает. Эсерка Каплан помогла отправиться на тот свет Ленину — его место занял Сталин, если убрать Сталина — в его кресло сядет Каганович. Ну и что? Линия-то останется прежней… Но Сталин — случай особый. Он заслуживает того, чтобы его убрали. Никто не причинил России столько бед, сколько он, а за это надо платить — платить своей жизнью.

— И как вы намеревались это сделать?

— Как — это второй вопрос. Я бы придумал, как с ним рассчитаться. Главное, я пришел к выводу, что это необходимо сделать.

— И вы этого не скрывали?

— От своих друзей — нет. И, должен упредить ваш следующий вопрос, они меня в этом поддерживали.

Трудно понять, чем руководствовался Николай, так откровенно беседуя со следователем, скорее всего он решил, что терять ему уже нечего, так пусть хоть в протоколах допросов и он, и его взгляды выглядят достойно.